Последний партизан
Лодыгин Кирилл
Апология инфантилизма в шести сценах с разговорами между ними
Россия, год 200…
Пустая темная сцена.
На экране над сценой демонстрируется кусок из фильма Кустурицы «Андеграунд» (пленка царапанная, качество картинки очень средненькое, изображение мутноватое):
- В какой же армии Вы служите?
- В своей собственной!
- А чьи приказы выполняете?
- Моего народа!
Изображение начинает скакать. Звук плывет. Хрип, треск. Прорывается фраза: «Фашисты гребанные!». Пленка рвется. Экран гаснет
Круг света выхватывает из темноты Сергея, молодого человека лет тридцати.
СЕРГЕЙ. Я нашел свое место в жизни! Я молодой, спортивный и целеустремленный. У меня с рождения приятная улыбка. Я знаю это и почти всегда улыбаюсь. Улыбаюсь, ловко выскакивая из дорогой иномарки. Улыбаюсь, когда здороваюсь за руку. Мне позволено здороваться за руку с такими людьми! Они вертят миллионами и миллиардами. Мои соотечественники, те, кто еще не спился, не сторчался и не одурел от ежедневного просмотра телепрограмм, ненавидят их лютой ненавистью. Многие, вероятно, готовы попросту вцепиться им в глотку. Но добраться до них не так-то просто. А мне позволено пожимать им руку. И я пожимаю, смотрю им прямо в лицо и улыбаюсь открытой улыбкой. Они не подозревают, кто я такой на самом деле. Я – резидент, я глубоко законспирирован. На связь с центром я не выхожу. Я в автономном плавании. Задание себе я выдал сам.
Затемнение.
Сцена первая
Бар Дома Журналистов. Столики для распития стоя. Бар пустой, лишь за ближним к зрителям столиком стоят Сергей, заметно более юный, чем при первом появлении, и Фотограф. Фотограф – мужчина средних лет с интеллигентской бородкой, но бородка – это единственное, что в нем есть интеллигентского. Вид у обоих довольно помятый. На столе – початая бутылка водки, еще одна бутылка, уже пустая, стаканы, закуска. Фотограф, не переставая, нервно курит.
СЕРГЕЙ (в зал). Пятого октября девяносто третьего года, на следующий день после того, как Ельцин стрелял по Дому Советов из танков, мы стояли в баре Дома Журналистов. Мы познакомились на улице час назад. Обстоятельств не помню. Я еще не оклемался после встречи с ОМОНом, краснодарским, кажется. Хотя эти ребята не представлялись… Я был студент-второкурсник, он – фотограф какого-то информагентства. Он меня сюда и притащил. Купил водки. Мужику нужно было выговориться – он за эти дни насмотрелся.
ФОТОГРАФ (говорит, таращась в пространство, слушая и одновременно не слушая реплики собеседника). …в Останкино позавчера… Грузовик отъезжает и потом таранит вестибюль. Отъезжает и таранит. А потом – взрыв! Блядь! Нормальные люди от взрыва бегут. А у нас страна непуганых идиотов! Ну ладно мы – у нас работа – вся толпа сунулась!
СЕРГЕЙ. Ну так ведь штурм…
ФОТОГРАФ. Какой на хуй штурм! Толпа безоружная, а в Останкино, СиэНэН еще сутра показал, автоматчиков на всех этажах понапихано. Понятно было сразу чем кончится. Но русские идиоты СиэНэН не смотрят! … Когда стрелять начали, там в первом ряду, кажется, одни журналисты были. Почти всех и поубивало. А мне вот повезло… Ползу, а пули о бордюрный камень щелкают… Так ведь люди и тогда ничего не поняли! Какие-то, блядь, бутылки с бензином… Поливальной машиной прикрылись и все лезут, лезут. Ну и что?! Сожгли на хуй эту поливалку и еще народу положили.
СЕРГЕЙ. Так что же было делать?
ФОТОГРАФ. А нечего там было делать! А если уж там оказался, валить надо было оттуда на хуй сразу!
СЕРГЕЙ. Бежать?
ФОТОГРАФ. Дурак! Кто убежал – жив остался.
СЕРГЕЙ. Ага. Я у Дома Советов был, когда автобусы с раненными от Останкина подъехали…
ФОТОГРАФ. Так их не в больницу повезли? Почему?
СЕРГЕЙ. Не знаю… Там на площади народу было полно. А как раненных из автобусов выносить начали, все разбегаться стали.
ФОТОГРАФ. Допетрили! А они что думали?! Забежали на часок после работы правительство свергнуть. Думали, блядь, шутки с ними шутить будут?!.. На Королева БТРы выезжают: «Расходитесь, иначе открываем огонь на поражение». И сразу же стрелять начали суки, десяти секунд людям не дали!..
СЕРГЕЙ. Да… Я потом вернуться хотел … ну, к Дому Советов. Но меня ОМОН поймал…
ФОТОГРАФ. Я омоновцам еще числа двадцать девятого попался. На «Краснопресненской» демонстрацию разгоняли. Толпу в метро загнали и начали месить. Пресса, не пресса – не разбирали. Там бежал за мной один с дубинкой, шкаф, зенки безумные. На эскалаторе наебнулся и полетел вниз на своем щите. Меня сбил. Помяли сильно, и камеру я раскокал… Дорогую… А тебе повезло.
СЕРГЕЙ. Ага, повезло! По лицу не били – только по голове. Ну и по внутренним органам там всяким. Паренька там вместе со мной взяли. Он в ботинках был, в таких, в высоких. Армейские что ли. Так ему за эти ботинки все яйца отбили и два ребра сломали. Полсуток нас держали. Повезло!
ФОТОГРАФ. Дурак! Ты живой остался. А попал бы обратно в этот проклятый Дом Советов – все, пиздец! Может вывели бы тебя с поднятыми руками, а может и нет. Расстреляли бы, или заживо сгорел. Там, говорят, тысячи две или больше сгорело в этом Доме Советов.
СЕРГЕЙ. Ну… Революций без жертв не бывает. Как же еще победить? Дальше, может быть, по-другому будет.
ФОТОГРАФ. Дальше?! Какой на хуй дальше?! Ты че, ничего не понял?! Это конец!
СЕРГЕЙ. Да как же! У Руцкого столько сослуживцев. Афганцы. Что они все так и оставят? А они воевать умеют…
ФОТОГРАФ. Руцкой, блядь!
СЕРГЕЙ. И потом, из Дома Советов наверняка кто-то прорвался.
ФОТОГРАФ. Кто прорвался? Куда?!
СЕРГЕЙ. По коммуникациям люди наверняка ушли. По канализации. Как же иначе? Теперь партизанская война в городе должна развернуться. Как у Маригеллы!
ФОТОГРАФ. У кого?!
СЕРГЕЙ. Хуан-Карлос Маригелла, такой идеолог городской герильи…
Фотограф потрясен на столько, что от негодования теряет дар речи. Он возмущенно стучит кулаком по столу, набирает в грудь воздух, явно собираясь прочистить мозги юному «партизану», и даже успевает произнести: «Сопляк!» Но тут в бар вваливается нетрезвая и шумная компания из семи-десяти журналистов. Слышны обрывки их возбужденного и беспорядочного разговора: «Ну что, краснопузым абзац?!», «Всех коммуняк вчера переловили, как думаете?», «Ельцин молодец – жесткий мужик. Так и надо!», «А Проханов, сука, спасся, кажется», «Господа, я блестящий заголовок придумал: «Россия – родина козлов! В этом мы убеждаемся ежедневно» и т.д. Один из этой компании замечает Фотографа и радостно бросается к нему: «Николаич! А мы тебя возле Моссовета искали! Мы там два дня просидели!». Приятели у него за спиной в это время разухабисто затягивают нестройным хором: «Наши танки на Таганке! Дохнут красные поганки!» Фотограф отталкивает опешившего журналюгу и с размаху бьет его по лицу. Затем хватает со стола все, что попадается им под руку: бутылки, тарелки, куриные останки, стаканы и швыряет это в остолбеневшую толпу. К нему присоединяется Сергей. Массовая драка.
Затемнение.
Вновь начинает трещать проектор. Пленка закольцована. На экране танк все стреляет и стреляет по Дому Советов. Здание вспучивается взрывами.
******************************************
Сергей в круге света на темной сцене.
СЕРГЕЙ. С тех самых пор я упорно продолжал верить, что кто-то все-таки спасся из Дома Советов, что не всех перестреляли и переловили. И я все ждал, ждал, что вот-вот дадут о себе знать городские партизаны.
Луч света выхватывает из темноты еще одну фигуру. Это Старый знакомый Сергея, может быть, институтский приятель, а может и вовсе одноклассник. Сказать что-то определенное о Старом знакомом сложно – старый знакомый и все. Выглядит максимально безлико. Более того, в последующих диалогах с Сергеем могут участвовать даже несколько абсолютно одинаковых Старых знакомых.
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. Ну и че? Все та же старая песня? Не надоело?
СЕРГЕЙ. Чего не надоело?
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. Того! Девяносто третий год! Дом Советов! Тоже мне герой баррикад!
СЕРГЕЙ. Я в герои, вроде, не лезу.
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. Как же! ОМОН, дали мальчику по яйцам. Не забудем, не простим!
СЕРГЕЙ. Да при чем тут…
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. Что при чем тут! Не фиг соваться, где взрослые дяди друг в друга пуляют. Сунулся – получил. Башку не оторвали – радуйся – дешево отделался. Все! Дальше живи.
СЕРГЕЙ. Я и живу.
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. Нет. Ты все ноешь. Подумаешь, трагедия какая случилась!
СЕРГЕЙ. Так ведь случилась!
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. Ах, трагедия! Мальчику сделали бо-бо!
СЕРГЕЙ. Опять ты! Не в этом же дело. ОМОН этот тут ни при чем. И остальное тоже.
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ. А что при чем? В чем дело?! В чем?!
СЕРГЕЙ. В людях.
Затемнение.
Сцена вторая.
Стандартно загаженный пятачок перед входом в метро где-то на окраине. По периметру – несколько торговых киосков образца первой половины девяностых: неопрятного вида коробки, грубо сваренные из металлических листов с зарешеченными витринами и окошками-амбразурами для выдачи товара. Киоски все как один выкрашены какой-то скучной краской, которая уже довольно сильно пооблезла. Ближайший киоск расположен к зрителям так, что, не перекрывая обзор площади, демонстрирует свою заднюю стенку с распахнутой дверью, а через нее – часть своего внутреннего пространства. В проеме двери стоит Сергей, такой же юный, как и в первой сцене. Лето. Утро. Основной поток пассажиров уже схлынул, и потому у метро немноголюдно.
СЕРГЕЙ. На этом пятачке пройдут два с половиной года моей жизни. Работа – сутки через двое. Впаривать населению спальных районов дешевую парфюмерию, кассеты с попсой, поддельные часы «Кассио» и прочее мелкое китайское говно. Конец моего первого рабочего дня.
Из-за ларьков подходит Сменщик – парень лет на пять старше Сергея – стучит по стенке.
СМЕНЩИК. Але, гараж! Смена пришла. Новенький? Понятно… Поперли Виталика. (Отодвигает Сергея и забирается внутрь ларька.) Как звать?
СЕРГЕЙ (протягивает руку для знакомства). Сергей.
СМЕНЩИК (не обращая внимания на протянутую руку). Ты че, Серега? Ты че делаешь? Дверь зачем распахнул?
СЕРГЕЙ. Душно внутри.