Ключи

НИКОЛАЙ КОЛЯДА

КЛЮЧИ ОТ ЛЁРРАХА
Пьеса в двух действиях.

г. Екатеринбург
1994 год

Действующие лица:

ЛЮБА
МАРГО
АНДРЕЙ
МАКСИМ
МАРИНА
КИКИ

Дача под Москвой.

Первое действие

Сон. Со-о-он. СОН. СССОООН. Стеклянная стена. Все, что за нею, размыто,
неясно, серо. Там – миленькая женщина стоит, подросток (а, это она, помню,
“Дюймовочка”, нет, он говорил неправильно “Дю-юмоч-ка”, маленькая, дюйм). Она, как и тогда, в черном бархатном, обтягивающем тело платье; и шляпка
миниатюрная вдобавок ко всей красоте ее, на голове шляпка с черной вуалью;
туфли-шпильки; красивая и нелепая: на маскарад, на “бал уродов” будто собралась – пьяная и испуганная.
Сон. Это был сон. Сон продолжается.
Слегка касаясь пальцами стеклянной стены, женщина осторожно идет вдоль нее, бесконечной, уходящей в туман, в серое осеннее утро, всматривается в полумрак, который за стеной. Не видит ничего. Прилипая ладонями к стеклу, оставляя на нем маленькие, мгновенно исчезающие отпечатки дыхания, она, женщина, шепотом повторяет одно и тоже бессмысленное слово: “Тер-р-рка… Тер-р-рка… Тер-р-р-рка… Т-е-о-о-рка-а-а…” Склонила шею, зажала ухо рукой от пронзительного звука: огромная птица ископаемое, доисторический змей кричит, пролетая, накрывая тенью женщину, дом, сад, стену из стеклянных кирпичей…
Сон. Это сон.
Сон продолжается. Мама приехала в Москву, и мы идем на Красную площадь. Это сон, этого не будет и не может быть никогда и только во сне: я веду ее на
Красную площадь, улыбаюсь, показываю синюю брусчатку, голубые ели, красную кирпичную стену и разноцветный Собор. Мама идет по Красной площади в синем платочке.
Сон. Снова сон: стена из стеклянных кирпичей, женщина в черном платье и рядом мама идет в платочке.
Первая картина
Огромная, похожая на средневековый замок, подмосковная дача. На стенах старинное оружие, клинки, сабли, иконы, картины, изображающие всадников и всадниц. Рядом картинки попроще: с бугорками и березками, с речками и покосившимися домиками. По углам гостиной бронзовые напольные подсвечники. Кресла и стулья с высокими спинками покрыты чехлами цвета пыли. И вся остальная мебель тоже в чехлах кое-где угол или ножка виднеется. В центре комнаты старинный стол, рядом кресло-качалка. Камин, возле него рояль (тоже в чехле), шкафы. На полу мягкий ковер. Над камином угадывается лестница, ведущая в полумрак второго этажа. На окнах жалюзи. Одна стена (та, что выходит в сад), сплошь стеклянная, сложена из стеклянных кирпичей и потому чем-то похожа на решетку. В саду сквозь стену видим деревья. Дверь на террасу из мозаичного разноцветного стекла. У потолка беспрерывно и надоедливо гудит вентилятор с длинными лопастями. К нему привязан воздушный змей у змея глупая улыбающаяся рожа. У камина две клетки с вялыми птичками, на столе аквариум с рыбками снизу подсвечен. Еще на столе ваза, из которой торчат стебельки высушенной японской травки, которая подожжена и клубится змеистым дымом.
Расстроенное пианино на втором этаже бормочет не очень веселую бессвязную мелодию.
Дверь с кухни отворилась. Идет Марина: со свечкой в руках, в халате, поверх которого накинута черная шаль. Марина рыхлая, неопрятная женщина. Прошла по лестнице к чердаку, стучит в дверь. Пианино на втором этаже продолжает играть. Марина вздохнула, пошла вниз. Достала из шкафа еще одну вазу, вставила в нее травку, подожгла, потушенную спичку бросила на пол. У ножки стула портрет с траурной черной каемкой. На портрете мужчина с колючими глазами. Марина подняла портрет, поставила его на стол слева и справа по вазе. Всхлипнула, ушла в комнату, что налево. Тишина.
Со стороны сада кто-то подошел к стеклянной стене, трогает ее руками.
Через секунду дверь на террасу резко, как от порыва ветра, распахнулась. В освещенном солнцем проеме двери резко вычерченный силуэт маленькой худенькой женщины в белом, обтягивающем тело платье. Женщина стоит, не двигаясь, потом поправляет широкополую красную с зеленой вуалью шляпу, смотрит в полумрак комнаты и негромко, нерешительно смеется. Женщина эта – ЛЮБА.
ЛЮБА. (Идет по комнате, вокруг стола; подвернула ногу – шпилька утонула в ковре, хохочет). А я только и знаю по-иностранному, что “Окы, окы, жене окы!”, это по-казахскому слова Ленина “Учиться, учиться и еще раз учиться”, у нас на школе в Усть-Каменогорске было написано, а меня за границей все принимали за иностранку, англичанку, что ли, прям так и спрашивали и спрашивали всю дорогу что-то по английскому, а он, гад, только один раз, еще жена живая была, в Болгарию свозил, но даже в Болгарии они все со мной по-иностранному, когда я спрашивала: “А сколько вот это стоит?” они мне прям все исключительно по-английскому отвечали: “Фифти фри!” или “Фри фифити!”, а я не просекаю, я только там поняла, что я языком никак не владею, Марго, а только и могу что “Окы, окы, жене окы!”, а больше не петрю, научишь меня? (Долго хохочет.)
В комнату следом за Любой входит и останавливается в проеме еще одна женщина: такая же миниатюрная, платье, обувь копия, как у Любы, только парик на голове синего цвета. Это Марго.
МАРГО. (Прижимает к себе сумочку.) Умереть и не встать, отдаться и не жить, Любочка! Ай, ай!
ЛЮБА. Он говорил, что я дура, ботинком в меня кидал, а вот он сдох, подох, а я буду жить еще, богатая, богатая! (Нашла на полу моток ниток.) Тут тоже мои клубочки, год назад последний раз сюда была, оставила, забыла, нашлась потеря! (Смеётся.) Он пусть гниет, разваливается, разлагается, воняет, на три метра в землю его, а я буду всем тут владеть, царствовать! (Плачет.) Мамка моя милая, мамулька, почему ты меня не видишь, богатую, царицу не видишь, как хорошо твоей дочке не видишь, почему умерла ты, мамулька моя?!
МАРГО. Тут рай, тишина, без булды, Любочка, какая тишина тут такая!
ЛЮБА. (Хохочет.) Он сдох, сдох, сука, чудо-юдо, рыба-кит, рыба правду говорит, сдох, так тебе и надо, сдохни, гадина, змеина подколодная проклятая! (Достала сигарету из сумочки, прикурила от зажигалки, руки трясутся. Помахала зажигалкой в воздухе, словно пытаясь потушить ее: обычно так тушат спички.) Маргуля, скажи мне на вопрос, у меня есть. Есть такая анкета Карла Маркса, знаменитая очень, там такой один знаменитый вопрос, Маргуля: “Ваш счастливейший день в вашей жизни? ”, поняла?
МАРГО. Ты умная, какая ты умная, умная, умная!
ЛЮБА. (Ходит вокруг стола, сдерживает смех.) Теперь вот тебе такой же вопрос, как Карлу тоже спрашивали: “Твой счастливейший день, Марго? ” в твоей жизни, ну? Честно?
МАРГО. (Серьезно.) Мой? Честно, без булды? Когда началась перестройка и упал тоталитаризм!
ЛЮБА. (Хохочет, трогает мебель, заглядывает под чехлы.) Не ври, Маргуля, не ври, я знаю твой счастливейший день: когда в первый раз с мужиком трахнулась, а не тоталитаризм!
МАРГО. Умереть и не встать, как ты меня упрощаешь, право же!
Хохочут.
ЛЮБА. А вот мой самый счастливейший – сегодня, сегодня и только! Я поняла только сейчас, сейчас: он сдох, правда, сдох, оттянусь теперь! (Смотрит на портрет.) Вылупился, свинья. На! (Кинула портрет в угол. Молчит.)
Хохочут.
Сдох. Сдох. Это она поставила, собака. (Села в кресло-качалку.) Везде волосы. Это волосы с покойника. Тут год никто не убирал. Свиньи проклятые!
МАРГО. Есть другая интерпретация факта: это пыль.
ЛЮБА. Молчи, интертрепация, трепешься. Сказала – волосы, значит – волосы. Блевать тянет. Такси где?
МАРГО. Стоит, стучит, стучит, Любочка!
ЛЮБА. Пусть стучит. Пусть стоит! А то убежит!
Хохочут.
Я плачу. Я богатая. Знаешь, да, теперь. Богатая. Мамка моя, почему ты не видишь всего этого, мамка моя? (Плачет.) Сегодня снова во сне видела, в сто пятый раз: я привезла ее в Москву, мы идем на Красную площадь, выходим и видим красные стены, брусчатка голубая, елки голубые стоят и церковь – вся-вся разноцветная, и мамка моя такая счастливая, что в Москву приехала! Я сто раз сон видела этот, сто раз, как мы плохо жили, Маргушенька, где ты, моя мамка, нету тебя… (Молчит.) Где Кики? Куда смылся?
МАРГО. В сад сразу, сад большой ему, он смешной, пьяный, шкодно так, Любочка.
ЛЮБА. У них был Карл Маркс, а у нас – Карла! Карла, поняла?
Хохочут. В углу что-то щелкнуло, раздался пронзительный писк и смолк. Люба и Марго замерли. МОЛЧАНИЕ.
(Вздохнула). Мышеловка. Тут их миллион всегда был. И мышей, и мышеловок.
МАРГО. Ай, я боюсь, без булды, Любочка, боюсь, пошли в сад, ну?
ЛЮБА. Пошли, пошли… (Молчит.) Я босиком хочу, я хочу снова на траве лечь.
МАРГО. Ай, ай!
ЛЮБА. Стой. Иди, иди, я тебе покажу что-то, вспомнила… (Шарит рукой по стене.) Да, да, да, я распродам все и уеду в Англию и там куплю себе замок и титул графини Помпадур. Денег у меня теперь хватит хоть на атомную бомбу! Где же это? (Шарит рукой по стене.) У меня будет молодой муж, красивый, обязательно. Я сразу чувствую, когда вижу, что молодые люди были в прошлой жизни котами — мне только такого надо! Найду себе такого, чтобы он в прошлой жизни был котом в Лондоне! Лон-дон, Лон-дон! Дон-дон-дон! Как звенит, лон-лон-лон, дон, дон-дон, дон! Котом чтобы был, у него был раньше черный цвет, он сидел на крыше в Лон-доне, дон-лоне, они с кошками туманом дышали, сыростью, мариновали, солили, жарили мышей! (Хохочет.) Я теперь даже ракету в космос могу купить! Он исключительно хорошо сделал, что помер! Нашла! Марго, готовься! (Открыла в стене дверцу.) Позабыт-позаброшен! Тут прячутся мышастые змейки, змеистые мышки! Сейчас мы подожжем им хвостики и они будут вонько вонять и убегут в свои норки, фокус-покус, Сезам – откройся! (Потянула на себя рубильник, запрятанный в стене.)