Ключи

МАРГО. Озоровал. Гусарил. Случайно. Объяснял ведь… Не нервничай, Любочка, не думай, перенапряглась ты, перенервничала, больные дни такие, да и по радио и в газете говорили, что вчера и сегодня – бури…
ЛЮБА. Озоровал. Гусарил. Бури. Какие бури тебе.
МАРГО. Бури. Для здоровья никуда это. Успокойся, съешь, выпей. Главное, думай о том, что сдох этот, сдох твой…
ЛЮБА. Кто сдох?
МАРГО. Ну, этот твой… Фюнес-то.
МОЛЧАНИЕ.
ЛЮБА. А твое какое дело, дура ты такая?
МАРГО. Мое какое дело, да, Любочка. Ты же сама так говорила, я думала – шкодно, смешно и я думала…
ЛЮБА. Думала ты. Петух думал да в суп попал. Много думаешь ты. Молчать!!!
МОЛЧАНИЕ.
Надо шторы опустить, чехлы одеть. Пыль. Волосы везде, набьются в ткань на обшивке волосы, грязь, пыль, потом эти кресла никто не купит, а этэ все мое богатство, мое, мое богатство, мне следить за ним надо, убирать, чистить потом, прислугу нанимать, ну, зачем ты чехлы сляла, зачем ты всю мебель вот завозёкала, кто просил, ну, ну, ну?!
МАРГО. Да ты сама сняла, Любочка…
ЛЮБА. И что это я, дура, распродавать собралась все? Сдурела? Сдурела. Сжигать все собралась? Сдурела. Это же недвижимость живая. Живые деньги. Деньги недвижные, недвижимые, большущие. Меня теперь кто любить-то просто так будет, без денег без этих, кому надо, кто захочет… Я только и смогу теперь, что купить, а больше никто и никак… Дура, сдурела я. Пьяная стала. Надо еще мышеловок поставить, надо кошку завести, надо какого-то животного, которое змей ест, чтобы ни мышей тут, ни змей никаких не было бы. Развели тут заразы всякой, микробов, везде хлеб кидают, не доедают, зажирели, спички на пол кидают, сжечь меня хотят! (Молчит.) Как оно называется, это животное? Ну?
МАРГО. Какое, Любочка?
ЛЮБА. Которое мышей ест, ну?
МАРГО. Кошка, Любочка. Кошка! Или кот. Котик!
ЛЮБА. Сама кошка, дура. Животное, которое мышей и змей сразу вместе ест, ну? Лангуста? Мангуста? Надо в зоопарк съездить, купить. Финансы поют романсы, а я деньгами раскидываюсь, разбрасываюсь на вас, столы вот накрываю, на таксях с вами езжу, бал уродов этот оплачиваю, ну?!
МОЛЧАНИЕ.
Вот. Вот. Во-о-от. Дали ему год. Год ему дали. Вот. Вот. Вот.
МОЛЧАНИЕ.
Вон всех. Камин потушить надо. Газ это, за него платить, а он дорожает и с каждым днем дороже будет, за газ платят у нас, платят тут, тут не сказка какая-нибудь, не “Снежная королева” тебе, чтоб само по себе просто так горело бы, нет, платят, у меня не загорит, если не заплачу, смотри-ка ты, умный какой, розы, розы, гнилые розы в кадушке, розы, розы ему, розы, молчать, молчать, сказала! Молчать!!!
МАРГО. Да я молчу, Любочка, у тебя опять началось, стой, Любочка…
ЛЮБА. Вот и молчи. Не началось. И не кончалось. Молчи! Уйди отсюда, уйди, не желаю видеть твою морду плаксивую, уйди с глаз!
МАРГО. Любочка, сейчас придет такси, я вызвала, а на улице холодно и страшно мне, темно, кто-то свистит там в саду, и змеи, я тут в уголку посижу, Любочка, где Петрик мой, зачем я…
ЛЮБА. На кухню, на кухню, на кухню уйди, только с глаз моих, дура, надоела!!!
Марго испуганно пятится к двери на кухню, выходит.
Люба долго сидит, не двигаясь. Встала, прошла к нише, где стоит кровать под балдахином. Потрогала заплесневелые стены. Села на кровать, нашла моток шерсти, бросила его к столу. Гладит подушку.
По тестнице идет Андрей, с рюкзаком за плечами, в фуражке. Встретился глазами с Любой. Молчат.
Принципиальные все. Весь в принципе. (Смеётся.)
АНДРЕЙ. При чем тут принципиальные. Сказал – уйду, значит – уйду.
ЛЮБА. Вот, вот, дали ему год…
ЛЮБА. Принципиальные. Исключительно принципиальность свою показывают все. Она вся в принципах, Марина ваша, вся такая, а на шею кухарке бросается, готова лечь, чтобы через нее шагали и ноги вытирали, дружок ваш тоже – весь в принципах, а глаза, как у собаки передо мной побитой. Марго – то же самое, Кики вот даже проснется, права начнёт качать, где зарплата, скажет, моя, а сам в блевотине сейчас спит. А я вот без принципов.
АНДРЕЙ. К чему вы?
ЛЮБА. Не понял, так поймешь. Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева. Вали отсюда.
АНДРЕЙ. Ну, зачем же. И так иду. Без пинка в зад. Успокойтесь.
ЛЮБА. Сдать оружие! Ключи, пу?!
Андрей положил на стол пистолет, пошел к двери Марины.
Куда?!
АНДРЕЙ. Там – велосипед стоит… Мой. Он – мой!
ЛЮБА. Ключи, сказала?!
АНДРЕЙ. (Торопливо отрывает ключи от брелка, руки трясутся, кидает на стол.) Да нате, нате, кто их возьмет, кому надо, нате!
ЛЮБА. Назад! (Молчит.) Возьмите, как следует, подайте в руки. Эй, слуга, кому сказано?! Ну?!
Андрей взял ключи, медленно идёт к Любе. Протянул связку.
АНДРЕЙ. Пожалуйста.
ЛЮБА. (улыбается). Какой вежливый.
АНДРЕЙ. Я сто раз попросил прощения.
ЛЮБА. Правда? За что? Попросил?
АНДРЕЙ. За то, что испугал вас.
ЛЮБА. Ты испугал меня?
АНДРЕЙ. На полу лежали подтяжки, я подумал, что змея, и выстрелил.
ЛЮБА. Подтяжки носит. Как старик. (Смеётся.) Пугливый какой. Трус.
АНДРЕЙ. Не трус. Простите. Еще раз – простите. И еще, и еще раз.
ЛЮБА. Я не испугалось. Было бы даже приятно, если бы вы застрелились. Развлечение. Я бы всем рассказывала – из-за страстной любви ко мне. Любил не мое богатство, а меня, и доказал. Доказал! (Хохочет.)
АНДРЕЙ. Простите. Простите. Простите!
ЛЮБА. Какой вежливый. А я говорил – старуха, а говорил – яблоко, а не лицо, а говорит – седая старая перечница…
АНДРЕЙ. Не говорил я так. Простите.
МОЛЧАНИЕ.
ЛЮБА. Ну, идите, что же вы стоите? Не держу.
АНДРЕЙ. Я хотел сказать вам…
ЛЮБА. Хотели? Ну, скажите. А я послушаю. Ну, ну?
АНДРЕЙ. Зачем вы привезли с собой этого урода? Так стыдно.
ЛЮБА. (Смеётся.) Я же говорила – принципиальные все. Я плачу уродам. Всем. Они передо мной пляшут за это. Я – Снежная Королева. Сижу вот под балдахином, в гроте любви. Тут. (Хлопает по кровати руками.) Мой муж, царство ему небесное, тут меня в первый раз взял. Мемориальная комната. Приятственно тут сидеть, вспоминать первую с ним ночку. (Легла на кровать, улыбается.) Ну, что же вы не идете?
АНДРЕЙ. К вам?
ЛЮБА. Куда хотите. Можете и ко мне. Сядьте на уголок этой исторической кровати.
Андрей прошел в нишу, сел на кровать, не двигается.
АНДРЕЙ. Тут красиво.
ЛЮБА. Не играйте, что вы тут в первый раз. Вы тут спали. С кем? С нею? Или с ним? Как все вас хотят, как тянутся, магнит, магнит. (Смеётся.) С кем?
АНДРЕЙ. Тут стены заплесневели. Тут не вентилируется. Тут воздух нехороший…
ЛЮБА. Тут змеи живут.
АНДРЕЙ. Не пугайте. Не надо. И так страшно.
ЛЮБА. То я вас пугаю, то вы меня, то снова я вас. Жизнь такая. Пугаем друг друга, зачем, зачем. Везде ваши листочки лежат.
АНДРЕЙ. Не мои. Это она пишет. “Кролики”. Ее “кролики”.
ЛЮБА. Не кролики, а змеи. Ваши листочки. Вы сидите и все что-то черкаете на листочке. Я видела. Змей рисуете. Разных драконистых змей.
АНДРЕЙ. Не знаю, не замечал.
ЛЮБА. Рисуете. Только это вы не змей рисуете, а страх свой рисуете. Страх. Страх. Такой с виду смелый, напористый, а трус.
АНДРЕЙ. Тут воздух сырой.
ЛЮБА. Он меня сюда привез, старую деву, нет, я была девочка, привез, зажал и изнасиловал. Тут. Я орала, а толку. Пьяная была, а орала. Хранила себя для принца все, на белом коне, думала, въедет. А он приехал на черной “Волге”, и я легла, и только когда его холодная золотая цепочка стала меня по носу бить, холодом стукать, он на шее цепь золотую носил, обожгло холодом и я заорала, да поздно – качалась цепочка, била меня по носу, качался надо мной труп разлагающийся и – все…
В саду свист, Андрей вздрогнул.
К нему на дачу пойдете жить?
АНДРЕЙ. Нет. Не знаю.
ЛЮБА. Вот кого бояться-то мне надо, а не ее.
АНДРЕЙ. Что?
ЛЮБА. Руки. Руки вверх. Хенде хох.
АНДРЕЙ. Почему?
ЛЮБА. Хоть какая польза напоследок от вас. Смотаем шерсть. Поможете. Ну?
Андрей поднял руки. Люба надела на них моток шерсти, сматывает нитки в клубок. Смеется.
За ниточку держу. Я свяжу вам потом носки. Мы ведь соседями будем. Бабушки всегда вяжут внучкам носки. Бабушки всегда были дураки. (Сматывает шерсть.) Как хорошо. Тихо. Рай, покой, тишина.
АНДРЕЙ. Да, рай. Тишина.
ЛЮБА. Я нашла, что искала. Я меняла ему постель каждый день, чистое белье. Стирала и стирала за ним. Открою шкаф с бельем – и так вдруг чистотой запахнет, чистым бельем, и я глаза закрою, нюхаю и думаю: я хотела бы жить тут, в шкафу, среди белья, лечь, уснуть, дышать чистым бельем, в темноте, никто не трогает, я тут живу, тут мое царство…
АНДРЕЙ. Наверное, хорошо жить в шкафу.
ЛЮБА. Утром проснусь завтра – начинается новая жизнь. Мне осталось лет двадцать жить. Встану завтра, как будто родилась только. Пахнет чистотой, тишиной, маем. Будто и не жила, все с начала, заново. Так хорошо все будет в той жизни заново, с начала с самого. Я верю. Буду думать: “Я выжила, я победила тебя, Смерть! ” В детстве в мае была демонстрация, мы шли, пьяные, веселые, махали флагами толстым, жирным, которые в фетровых шляпах на трибунах стояли, и орали что-то и думали: “Мы выжили, пришла весна, зима кончилась, выжили! ” Все руки у меня были в клею от веточек, на которых зеленые были листочки – веточки недели за три до Первого мая мы ставили в банки с водой, они распускались, к ним привязывали, приматывали золотистой желтой проволочкой бумажные цветы и шли на демонстрацию – мы выжили, выжили, выжили, орала музыка, шары отрывались и летели в небо, ура, ура, ура, выжили, будем жить, теперь жить… (Бросила клубок на пол, встала, прошла к столу, налила вина, пьет.) Опустите руки, арестованный. Заговорила я вас? Держу? Интересно бабушкины сказки слушать? Что молчите?
АНДРЕЙ. Что я должен сказать?
ЛЮБА. Вот именно, молчите, исключительно просто. Окы, окы, жене окы. Вот, вот дали ему год. Ну, идите к своему другу, что же вы. Он мне соперник, не она, чувствую. (Хохочет.)
АНДРЕЙ. Слушайте, что вы хотите? На что вы все намекаете, не понимаю? Как будто знаете что-то. Вы ничего ни про меня, ни про кого тут знать не можете, нет, не можете!
ЛЮБА. А мне и не надо. Снежной Королеве незачем знать про дела своих слуг. У нее и своих забот полно.
В саду свист. Брелок в кармане Андрея отзывается. Люба хохочет.