Ключи

ЛЮБА. Марго! Сюда! Иди!
Марго бежит с кухни, в руках у нее тарелка.
МАРГО. Любаня, я тут! Все готово! Сейчас дадим, обсоси гвоздок будет! Я спать там в этой балдахинине лягу, да? Или ты там? Там красиво как! Я еще хлебушка, а то всухомятку, вина, вина, шампанеи…
ЛЮБА. Иди сюда, Марго, посмотри, Марго…
МАРГО. (пятится). Нет, Любочка, чуть-чуть подгорело, выветрится дух, не пугай… (Села в кресло, взвизгнула.) Ай!
ЛЮБА. Смотри, Марго…
МАРГО. Кики, пьяный, заснул тут, я на него села…
ЛЮБА. Марго, стоит там кто-то, видела… Пришел…
МАРГО. Нету, Любочка, никого…
ЛЮБА. Он пришел. Марго, задушить хочет меня, с собой в могилу утащить, гнилушка, он говорил, что фараонов клали в гроб с женами, живых закапывали, он хотел, чтобы и меня с ним, надо сжечь, бензином сжечь его, дотла, бензином, керосином, углем, Марго, дай, дай, скорей!!!
Кинулась на кухню, схватила ведро с водой, вбегает в гостиную, поливает стены, пол водой. Перевернула аквариум, чиркает спичками, ломает их.
Сжечь! Змею сжечь! Сжечь!
Марго бегает за Любой, хватает ее за рубашку, рыдает.
МАРГО. Поешь, Любочка, сядь, не надо!
На шум вбегают Андрей, Максим, Марина.
ЛЮБА. Сжечь! Сжечь! Змея! Сжечь!
МАКСИМ. Ей скорую, психбольницу, дурдом ей! Сдвинулась от богатства!
Марго схватила в руки Любу, села на пол, прижимает ее к себе, успокаивает.
МАРГО. Любочка, Любочка, подружка моя…
МАКСИМ. Вызвать?
МАРГО. Пошел вон, свинья.
АНДРЕЙ. Ты сказала что-то, дурочка?
МАРГО. Вон. Или я вас всех урою!!!
Молчат. Максим вышел в сад, осторожно закрыл дверь, Андрей побежал по лестнице вверх, Марина не двигается, смотрит на Любу и Марго.
ЛЮБА. (шепчет). Марго, дай мне крему какого-нибудь, Марго, скорее, у меня тело разлагается, я чувствую, мне скорее надо намазаться, Марго, скорее дай!
МАРГО. (прижимает Любу к себе, качает). Ну, ну, тихо, тихо, ничего, тихо, хлебца вот съешь… (Кутает Любу в шаль, которую потеряла Марина.) Тихо… Тихо, моя хорошая… Никто из нас не разлагается…
Молчат. Люба плачет.
Тихо… Ты не старая, ты молодая у меня, ты себе найдешь таких, что все ахнут, упадут от зависти, я поищу тебе через бюро знакомств, найду, найдем, Любочка, найдем, должны найти… (Плачет.) У меня есть любовник один. Был, ушел теперь. Уйдет, а я подушку нюхаю – им пахнет. И до сих пор пахнет, хоть давно ушел. Фамилия была плохая – Чуркин, мне не нравилось, что Чур-р-кин, Чуркин, как-то не то, а звали его… я звала его, Любочка, Гамлет Хачату-рович, Гамлет, да… Он по ночам во сне говорил непонятное. Он армянин. Экстрасенс к тому же. Одна певица из Большого театра, не скажу фамилию, чтоб не навредить карьере, кушай хлебушек, кушай, она должна была ехать в Австралию, и заболела, Гамлет Хачатурович ее лечил, голос ее, разрешил ей туда ехать, но они договорились, что в такие-то дни, в такие-то часы будут выходить на связь, и он будет на расстоянии ее лечить. И вот, и вот. В один день Гамлет Хачатурович не вышел на связь, ведь разница во времени огромная, он уснул просто, уснул, и вот эта певица знаменитая приезжает назад из Австралии и сразу же ему звонит, кушай, Любочка, кушай, и спрашивает: “Гамлет Хачатурович, почему же вы в такой-то день, в такой-то час не вышли на связь?! ” Понимаешь, какой он великий был?! Как я его любила и уважала. Но потом мы с ним шли по улице и он взял и наступил на дождевого червя, наступил, не случайно, а нарочно наступил, Любочка, кушай, и во мне умерло уважение – я вас люблю и уважаю, беру за хвост и провожаю – и когда он снова вышел на связь с этой певицей из Большого театра, вышел мысленно, но что-то там щелкнуло, поломалось в связи этой, и он честно мне сказал, что должен всегда жить с певицей этой, потому что замыкание было, то я не стала возражать и не стала бить по морде эту певицу – пусть, пусть он живет дальше как экстрасенс с нею, и я разрешила. Тем более фамилия у него была – Чуркин, тем более – на червяка бедного он наступил – пусть…
Марина, не двигаясь, смотрит на обнявшихся Марго и Любу.
Но я найду еще. И ты найдешь. Другого. Помнишь, как мы с тобой в очереди за капустой познакомились на улице? И ты сказала: “Приходите, я знаю казахское блюдо бешбармак, вас научу”, помнишь? И я пришла, и мы дружим. Мы найдем. Мне вот Кики нравится очень тоже, хоть и пьяница, я тоже как лилипутка маленькая, мы бы с ним да с Петриком моим гуляли бы, и в цирке по проволоке ходили бы вдвоем, я бы ради него научилась, а Петрик мой ему понравится, слышишь, Кики, нет, нет, нет, нет, спит… Все прошло, ешь, Любочка, ешь…
МОЛЧАНИЕ. Люба поднялась, кутается в шаль. Осматривает комнату, лихорадочно жует хлеб. Шатаясь, пошла к окну.
Краешек луны светит в окошко. В темном проеме окна появилась морда лошади, машет головой. Люба не испугалась, протянула лошади хлеб, кормит ее с руки, улыбается. Прошла к стене, трогает стекло кончиками пальцев, молчит.
ЛЮБА. Мамка моя… Где же ты, мамка моя… В синем платочке, на Красную площадь идешь, мамка моя… Мамка моя…
На чердаке выстрел.
Темнота.

Второе действие

Четвертая картина

Под утро. Все на своих местах. Стол празднично накрыт: со свечами и шампанским, с букетом красных цветов в центре. Люба у камина, закуталась в шаль. Марго ест, ковыряет вилкой в тарелке. Кики спит на полу в куче тряпок, которые Люба вывалила из шифоньера. Часы бьют четыре раза. Молчат Люба и Марго, храпит Кики.
ЛЮБА. Надо было водкой жечь. Тут водки много. Куда ее. Надо было водкой жечь. Исключительно просто. А я водой. Как синица. Хвалилась синица море зажечь. Водой не зажгешь. Море зажечь. Сжечь.
МАРГО. Тихо, Любочка, тихо.
ЛЮБА. Надо было водкой…
МАРГО. Тут холодно и страшно, как в сказке какой. Зачем мы остались? Может, я там все ж таки лягу?
ЛЮБА. Надо было водкой жечь.
МАРГО. Пойду, лягу…
ЛЮБА. Нет, там занято. Там заколдовано. Там нельзя. Там мое. Водкой надо было…
МАРГО. Ну хватит, Любочка, хватит, не пугай меня, без булды говорю, уже не шкодно это все и я и так напугалась за тебя сильно, ешь вот, это вот и это вкусное…
ЛЮБА. Ты знаешь, как водка горит? Смотри, горит.
Выплеснула на полированную поверхность рояля стакан водки, чиркнула спичкой. Вспыхнуло синее пламя, взметнулось и опало. Марго ахнула, кинулась, принялась ладошками хлопать, руками машет, плачет.
МАРГО. Ну, не надо больше, Любочка, не надо, не сходи с ума, хватит, ты же в памяти, без булды, родненькая, ну, говорю тебе?!
ЛЮБА. (молчит, улыбается). Как вспыхнуло, а? Видала? Вспыхнуло прямо. Прямо засияло синим, а?
МАРГО. Видела, Любочка, не надо, сядь иди, ешь… Да где это такси распропроклятое, умереть и не встать уже ждать его…
ЛЮБА. А как засияло сильно, синим, синим…
МОЛЧАНИЕ.
Гнилые розы в синем пламени…
МАРГО. Не надо, Любочка…
ЛЮБА. Мамка стоит, не уходит. У нас роза стояла в домике в нашем в Усть-Каменогорске. Как дерево большая, пол-комнаты занимала. Мать берегла ее. Розовый куст такой. Листья широкие, зеленые, а цветы крупные, красные, как мокрые будто. Отцветут, на пол отвалятся, я внизу под розой ползаю, гнилые эти бутоны собираю… А потом напилась мать один раз и выкинула кадушку с розой на снег, на улицу. Сказала, полдома занимает, не надо нам ее. Утром плакали все, а поздно – погибла роза. Три сестры нас было, мамка наша – бабье царство, все нагулянные… Так и валялась кадушка полгода у дверей, сухая палка, ствол гнилой розы торчит…
МАРГО. Тихо, Любочка…
ЛЮБА. Там за городом степь была, метель в феврале такая сильная, злая, нас с крышей заносило, домик деревянный, нет, вру, саманный домик, холодный. Зимой мать самогонку варила, денег мало было, хоть работала, варила и торговала, мужики к матери ходили, с нею пили и спали с нею… Сделает она браги две бочки, на плиту поставь г, рядом бак такой ржавый, в нем змеевик, в него снегу положим – мы помогали мамке, и вот кипит брага, булькает, пахнет, через змеевик бежит, снегом стынет и капает в баночку. Возьмет мать ложку самогонки, на стул линет, чтоб проверить, крепкая или нет получается самогонка, линет, чиркнет спичкой, подожгет. Синим-синим вспыхнет, синим пламенем. Раз горит – крепкая. Синим горит… Мамка моя. В платочке синем. На Красной площади идет… Не будет этого. Нету мамки. Умерла когда-то. Нету. Продала самогонки и мне платье купила, синенькое, штапельное или ситцевое, что ли, синенькое, с белыми цветочками, на Красной площади брусчатка синяя-синяя, стена красная…
МАРГО. Ну не надо, не надо, Любочка, без булды, не надо!
ЛЮБА. Вот я водку подожгла и увидела сейчас мамкумок. глаза ее черные, сестер моих голодных, домик наш, метель, степь, край города… Я на нищенок в метро не смотрю, боюсь глазами с ними столкнусь, они все на мою мамку похожи, скорчились, стоят, просят, а я думаю, что это мамка моя просит: “Доченька, помоги мне, мне кушать нечего… ” Мамка, мамка, увидела бы ты меня сейчас, увидела бы ты меня, царицу, тут, видела бы, мы бы с тобой обнялись, я бы прижала тебя к себе, мамка моя, я бы тебе водки налила, вспомнила бы тебе, как ты самогонку гнала, мы бы посмеялись и забыли, я бы тебе водки чистой налила, мамка, хорошей водки, дорогой, я бы накормила тебя, хоть раз в жизни наелась бы она, наелась бы хорошо, я бы ей даже коньяку бы налила бы, если бы она захотела бы, мамка, мамка… Не хоронила я ее, мертвой не видела, беспамятная, так и будет она вокруг меня ходить да летать, так и будет в метро стоять милостыню у меня просить в синеньком платочке, всю жизнь, всю жизнь… Так и будет живой тут где-то, тут, тут… Мамка моя, она бы меня пожалела бы сейчас, она была бы, она бы меня успокоила, прижала бы, сказала: “Доченька моя, доченька моя, доченька моя…”
МАРГО. Любочка, я тебя пожалею, я тебя, я тебя…
ЛЮБА. (Молчит.) Дурочка. Дурочка с переулочка. Перед кем открывалась. Водкой хотела поджечь. Водой ли. И этот видел, главное – стыдно.
МАРГО. Не стыдно, Любочка, ничего!
ЛЮБА. Зачем он стрелял?