Ключи

ЛЮБА. Знать не хочу. Пусть смотрит. Зубов-то теперь нету! (Смеётся.) Свинья такая. Знаешь, как помыкала раньше? Принеси, убери, вымой. Сука. Я им теперь всем отомщу. Ей – в первую очередь. На улицу ее! (Молчит.) Пусть переночует, мне не жалко, и на улицу завтра.
МАРГО. Таких надо было – сразу.
ЛЮБА. Помолчи.
Марго молчит. Люба надела на руки Марго моток шерсти, сматывает его.
И всем остальным тоже попадет. Тоже! Я себе пальто свяжу. Модное-премодное! Модняцкое! (Пауза.) Везде волосы, слушай, я не могу, а? Миазмами воняет какими-то, на столе, на креслах волосы, на зубах, да что такое? Грязнуля чертова, засранка, всегда няньку надо, никогда не уберет. Вся в маму. Та была тоже подарок, все болела, хворала, кусок грязи. Ишачила я на них, как бригада коммунистического труда, вместе взятая. Одна. Сколько я за ними попоубирала, попочистила, попомыла. (Бросила шерсть на стол, идет по комнате, раскинув руки в стороны, смеется.) Куда пойти, куда податься, кого найти, кому отдаться!
МАРГО. (хохочет). Как шкодно ты, не могу я!
ЛЮБА. (бросилась к Марго, обнимает ее). Знаешь, ты на кого похожа? Знаешь, ты кто? Анджела Дэвис ты! Такая же красавица!
МАРГО. Ну уж, прямо, без булды…
ЛЮБА. Да, да, Анджела Дэвис ты! Ты моя лучшая подружка, Маргошенька! Наилучшая! Знаешь, он запрещал мне встречаться. Ну, с тобой, в смысле. Ты запрещенный человек! Про тебя он говорил всегда, этот, что ты дура, кличку дал тебе – Мудила Фюнес.
МАРГО. Какой Фюнес?! Как?! Фюнес?
ЛЮБА. Мудила который. Не знаю, что такое, короче. Говорил: “Опять эта звонила, приходила, гони ее!” Не вру, зачем. А я – все равно. (Обнимает Марго.)
МАРГО. (рыдает). Мандолинист, умереть и не встать!
ЛЮБА. Не плачь, ну, а то я тоже буду, мамку сейчас вспомню и все, все!
Рыдают обе, воют. Смеются.
Марго, я так голодная! Полсвиньи и булочку сожрала бы! Иди на кухню, сделай, давай – пир, шампанское, свечи, розы, белые перчатки, лошади, белые тоже…
МАРГО. А лошади зачем? Откуда?
ЛЮБА. Ай, как в кино чтобы, отпразднуем, а то что мы такие грустные, надо радоваться, чтоб красиво было, исключительно люблю, когда красиво, а то что-то дрожит тут и будто придет кто и скажет – вон, вон, вон!.
В углу щелчок и мышиный писк.
МАРГО. Ай!
Молчат.
Я живу на первом этаже и там есть тоже, наверное, мыши, они скребутся, Петрик их пугает и мне не страшно. Говорят, что собака или кошка за жизнь свою съедает бриллиантовое кольцо. Ну и пусть Петрик съест бриллиантовое кольцо, зато – он Петрик мой. Я живу на первом, на “стояке моя квартира, весь кал с дома сливается в мой “стояк” и пахнет, пахнет так – умереть и не встать, Любочка, вот приди, понюхай, как пахнет, вся жизнь загублена! А тут – нет. Я дома покупаю яблоки и раскладываю везде, чтобы пахло антоновкой. Я все так каламбурно. Ты понимаешь? Ай! Ай!
ЛЮБА. Не привыкла? Мыши ловятся. Пусть. (Ест яблоко.) А то сгрызут мою дачку, мое богатство – куда я потом, бедная?
МАРГО. У меня пуговка на бюстгальтере расстегнулась. Я маленький размер покупаю, хочу выглядеть, как надо, и вот – постоянно, постоянно…
ЛЮБА. А ты бери на липучке, “акулий зуб” называется.
МАРГО. И на липучке всю дорогу расстегивается, без булды говорю.
ЛЮБА. А ты ходи тогда без – как я, видишь? (Распахнула рубашку.)
Марго машет руками, хохочут.
У меня груди маленькие, как у девочки-подростка. Я еще совсем молодая. Мне надо дорогие кремы использовать теперь, самые дорогие- дорогущие шампуни, может, даже нос переделать, пластическую операцию, что ли, затянуться, подтянуться, массаж-говняж…
МАРГО. (Хохочет.) Как шкодно, Любочка! Веришь? Веришь?
ЛЮБА. Нет. (Смеётся.) Нет!
МАРГО. У меня зимой в квартире руки замерзают. Пахнет и руки замерзают. Вся жизнь загублена. Ящики на кухне я сама прибивала и всегда хожу, даже в гостях, даже у тебя тут, и всегда думаю: сейчас они, ящики эти, на меня упадут и убьют, я буду мертвая и Петрик будет неделю мною питаться. Ты такая красивая! (Плачет.)
ЛЮБА. Тихо ты, сглазишь еще меня!
МАРГО. Нет, нет, Любочка, я не глазливая, не бойся, тьфу, тьфу, тьфу!
ЛЮБА. (молчит, гладит свои руки). У меня на пальцах, на фалангах – как шишки будто. Как старческие шишки. Или это от работы? Нет? Скажи?
МАРГО. Брось, шкодно! Тоже мне, рассказывает “Сказки Андрисена”. Маникюр сделать и вперед. Сказанула: шишки. Все у тебя – отдаться и не жить, умереть и не встать.
ЛЮБА. (Молчит.) У нее день рождения двадцатого апреля. Понимаешь?
МАРГО. У этой?
ЛЮБА. Ну да. Это очень много говорит о человеке. У нее и у Гитлера день рождения двадцатого апреля. Понимаешь? Слушай, я все эти четыре дня себя щупаю: постарела я, вроде. Как-то тяжело исключительно себя ощущаю, нет?
МАРГО. Тыщу раз уже: обсоси гвоздок ты! На щеке вот родинка у тебя. А это, чтоб ты знала, к счастью.
ЛЮБА. (смотрит в зеркало). Мама говорила: родинки разрастаются и в них потом живет и начинается рак.
МАРГО. Много твоя мама знала! Рак! Срак! Я сказала – к счастью, счастье, счастье! Нос вот чешется – к выпивке! А ты приметам не веришь! Пошла! (Хихикает. Схватила тарелки со стола, идет на кухню, открывает дверь задом.)
Люба одна. Не двигается, молчит. В углу снова щелчок и писк. Люба прошла к стеклянной стене, смотрит в серый сад, притрагиваясь кончиками пальцев к стеклу. Раскинула руки, как крылья, словно обнимает кого-то.
ЛЮБА. Мамка моя… Я бы тебе Красную площадь показала… Мамка моя… Ты бы меня прижала, обрадовалась, пожалела бы, мамка моя… Ты старая, в синем платке, я тебя под ручку и Красную площадь показала бы… Мамка моя…
Пошла по лестнице вверх, без стука открыла дверь, смотрит на Андрея, который сидит у фортепиано, стучит пальцем в клавиши.
Чердак. Здрасьте.
АНДРЕЙ. Здрасьте. Виделись. Чердак.
ЛЮБА. Окы, окы, жене окы. Можно?
АНДРЕЙ. Что ж спрашивать, если уж вошли. Можно, если осторожно. Мне надо выметываться? Вы зачем?
ЛЮБА. Чердак. Свечка горит – нехорошо. Спалите мне мою дачу. Почему выметываться. Живите. Я добрая. Пока. Пожалуйста. Естественный процесс. Надо же, чердак…
АНДРЕЙ. А вы по-домашнему – в рубашечке.
ЛЮБА. А я по-домашнему – в рубашечке. Я дома. Хожу, как хочу. Исключительно просто. И плитка у вас. Кипит чай. Я тоже выпью с вами. Вы меня разорить, спалить хотите. (Смеётся.)
АНДРЕЙ. Надо же, по-домашнему. (Сел у стола, что-то рисует на листе бумаги.)
ЛЮБА. Мне надо очки заказать с простыми стеклами. У меня зрение хорошее, но я хочу в очках быть. Так осанистее, и по телевизору вон все. Исключительно просто – важность сразу находит. Что ж вы в обиду? Я же для проформы, ее попугать, себя хозяйкой почувствовать. Надо же, чердак. Мы там спали, тут ни разу не была я. Там, где стенка расходится, балдахин. Давно, с год, что ли, назад. Надо же, чердак.
АНДРЕЙ. Никто и не обижается. И правда – пора ехать. Засиделся на одном месте. Ехать. Велосипед, рюкзак, крючок звонка нажмешь – звенит, фара жужжит – дорогу освещает, хорошо. Рюкзак и велосипед – свободен.
ЛЮБА. Смешно. Хотя бы комнатешку или еще что надо, чтобы была, а?
АНДРЕЙ. Комнатешку. Это значит: стенка, стенка, четыре стенки, снизу стенка пол, сверху стенка потолок, застенок. Зачем это, а? Не было бы, хотя бы, скажем, потолка, можно бы было бы лечь и смотреть на звезды и мечтать. Представьте себе: все человечество ложится и смотрит на звезды и мечтает. Миллионы, миллиарды людей, а? Здорово. Только что придумал. Люблю поговорить, извините.
ЛЮБА. А вдруг дождь? Промокнут, застынут, простынут, вот и звезды вам. Поумирают все.
МОЛЧАНИЕ.
АНДРЕЙ. Действительно. Поумирают все. Без потолка нельзя.
Распахнул окно в сад, сел на подоконник, курит.
Люба села за фортепиано, простучала по клавишам “Собачий вальс”.
ЛЮБА. (Смеётся.) Вот как я умею! Марго научила! Собачки будто скачут, скачут! Забыла, а знала хорошо! Нравится? Вы с ней дружите?
АНДРЕЙ. С Мариной? С ней? Почему?
ЛЮБА. Верю – нет. Охмуряет? Такого красивого, да уж. Знаете, что красавец? Знаете. Губы тонкие… У вас магнит, тайна тянет… Только у вас, знаю, настоящей женщины не было еще никогда, не раскрыли вам все, вы еще мертвый…
АНДРЕЙ. (прикурил от свечки). Неужели?
ЛЮБА. От свечки прикуривать нельзя. Моряк умирает. Если прикуришь.
АНДРЕЙ. Виноват. Виноват в смерти моряка. Но поздно: прикурил уже. Умер уже.
ЛЮБА. Пусть умирает. Все помрем. Не от перенаселения планеты, от одиночества.
АНДРЕЙ. Эту фразочку вы Марине скажите. Она обязательно ее в свой новый роман вставит. Она обожает такое искусство. Где вычитали?
ЛЮБА. Я всегда думала, что “искусство” с одним “сэ” в середине надо писать, а вчера вот книжку вдруг взяла почитать, а там – два стоит. Два “сэ”.
АНДРЕЙ. Вчера узнали? Как хорошо.
ЛЮБА. (прикурила). Опять тухнет. Кто-то страдает. На улице сыро, прохладно. Погода – дурак родился. Или милиционер. Так, да?
АНДРЕЙ. Моряк. Милиционер. Прекрасная погода. Обожаю такую.
ЛЮБА. Обожаю такую… (Смеётся.) Искусство с двумя “сэ”…
АНДРЕЙ. Обожаю, да, да, что ж тут такого?
ЛЮБА. Красиво говорите. Конечно, ничего. Вы ведь в Англии были котом, а там туманы, сыро и вам нравится, так?
АНДРЕЙ. Не был я котом.
ЛЮБА. На похороны почему не приехали?
АНДРЕЙ. Сторожил. Да и кто он мне. Я его пять раз в жизни видел: пост принял, оружие сдал. Кстати, пистолет вот – можете взять.
ЛЮБА. Богатый он был, а на похоронах шесть человек. Четыре телеграммы. Он в гробу лежал, я подошла и его за руку ущипнула со всей силой.
АНДРЕЙ. Что?