Радость моя, Аргентина

ВАДИМ. А там сегодня жара… Прямо давно уже такой не было… Вчера, понимаешь, штормило, а сегодня тихо так, море спокойное – спокойное… Туристы – буржуи, дядьки животастые, тетки с сиськами в нем телеса свои полощут, а оно плещется себе, красивое, мощное… И видно очень здорово, все это видят, что помрут эти уроды, отплещутся, отжируют свое, и память о них простынет, а океану – то что? Он еще сто тысяч веков будет себе стоять, он на тысячи морских миль раскинулся себе, он красивый, он щедрый… Он в себе буржуйское уродство растворяет, даже самых замороженных и бездушных делает добрее… Он все выдержит, океан, он лайнеры многотонные на себе таскает, что ему людская мелочевка, обиды худосочные, злость тонкожилая… Улыбается он над ними, тихо так, спокойно улыбается, куда ему спешить – ему небесный Прокурор сто тысяч лет сроку отмерил по небесному Закону, а он еще и половины не оттянул… Но он все выдержит, океан, он и не такое на своем веку видывал, он справится…
САНЯ (плачет.) Родной… родной… Ты жди меня там, слышишь! Обязательно жди!!! Ты ж не знаешь еще меня, какая я, как я… как я любить умею, ты ж не видел меня еще ни разу толком – то, что у меня тут – одно платье всего, че ты, и не видел ничего… Знаешь, я когда прикид нормальный надеваю, сережки там, всех делов, на меня тогда… Вот ты посмотришь, я тебе покажу потом, ты сам все поймешь, увидишь когда, а че так, я не успела ничего просто, ты вообще ничего про меня не узнал, я тебе… я тебя…
ВАДИМ. Поедем, Сань… Надо…
САНЯ. Подожди… Иди сюда… (шепчет.) Давай в последний раз, давай по – быстренькому… Я этот раз там – на нарах вспоминать буду, не раз еще вспомню, давай, давай…
ВАДИМ. Беременная же ты…
САНЯ. А ты не смотри, не приглядывайся, представь, что я как раньше стройненькая, ну представь, что тебе стоит…
ВАДИМ. Не про то я… Нельзя же тебе…
САНЯ. Можно… мне сегодня все можно… Ну иди ко мне, иди сюда, иди, родной, милый…
ВАДИМ. Стервь… стервь ты моя любимая…  Посмотрела – как лоб зеленкой мазнула… Вот бы голой тебя увидеть, много бы дал…
САНЯ. Ну, увидишь еще, надежду – то не теряй… Иди сюда! Хочешь голую меня? На, бери! Бери, всю бери…
ЛАРИСА вышла из кухни, смотрит. Развернулась, пошла обратно на кухню. Прикрыла за собой дверь. Переставляет чашки на столе.
ЛАРИСА. Главное – то, что вместе мы все теперь собрались… Теперь – то уж хорошо все будет, времени достанет на все… Теперь – то уж… на все времени достанет… Главное, что вместе, банда наша по – новой вместе собралась… Чурисихе сказать, пускай в пароходстве насчет катера договорится, Вадьке понравится, он скорость обожает… И Санька развеется, оттает на воздухе на морском… В «Красные Партизаны» сходим, на подлодки помотрим, Вадька любит такое всякое… На карьер тоже можно…
Плачет…
ВАДИМ (зашел на кухню.) Пошли. Давай, пока она расслабленная…
ЛАРИСА. Рубашку застегни.
ВАДИМ. Что?
ЛАРИСА. Рубашку застегни, стыд от людей…
ВАДИМ. Разве ж мы люди? Волки…
Вывели САНЮ в прихожую.
ЛАРИСА. Ну, сядем, на дорожку… Ты, Санька, не думай ни о чем, главное… Не виноватая ты – и все… Ну, с Богом…
САНЯ. Я не пойду… Я не поеду…
ЛАРИСА. Пойдем…
САНЯ. Вадь, я не пойду… (вцепилась в ВАДИМА.) Вадь, я не пойду, не отпускай меня, слышишь, не отпускай…
ЛАРИСА (ВАДИМУ.) Останься дома, нельзя тебе с ней… Я сама.
ВАДИМ. Саня… Саня… Я тебя здесь буду ждать. С Ларисой съездишь быстренько – и сюда, обратно…
САНЯ. Вадечка, не отпускай, я тебя прошу, ну не отпускай, пожалуйста…
ЛАРИСА. Пойдем, Саня… Пойдем…
САНЯ (ВАДИМУ.) Ты только жди меня, слышишь? Обязательно жди! Они меня не победят, я им всем глотки перегрызу, ты только жди меня, слышишь?!!! Жди!!!! Кровью умоются, все до единого лягут, но ты жди!!!  (кричит.) Слышишь?!!! Жди!!!!!!!
ЛАРИСА уводит САНЮ. ВАДИМ подошел к холодильнику, достал бутылку водки, пьет из горла. Смотрит из окна  как ЛАРИСА ведет по улице САНЮ. Засунул руку в штаны, онанирует. Сполз по косяку на четвереньки, бродит так по комнате. Воет. Наткнулся головой на Санино платье, наброшенное на спинку кресла. Кончает на него. Рычит, рвет его зубами, треплет, выплевывает локуты. Забился за диван, скулит: «Девочка моя… девочка моя….»
4
АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ очень внимательно смотрит в окно. Он очень внимательный, Александр Иванович, и восторженно – сосредоточенный. ВАДИМ расставляет на столе фужеры, рюмки и тарелки. ЛАРИСА возится на кухне. На столе большая фотография САНИ в траурной рамке. Блядь, как она на ней смеется! Как смеется…
МУЖЧИНА. Птичка – носиком в стеклышко: тук – тук, тук – тук… Значит и письмо со дня на день… В клювике – то весточку принесла, может, письмо, может посылка какая… Сколько ж писем – то от нее нет, от Саньки – то, забыла нас совсем, так и понятно оно – там ведь и дел всяких надо поделать, не переделаешь, Архангельск – то место ох не близенькое, не враз и письмо написать соберешься… А синичка – то мне голоском своим: «Фьюить, фьюить, не грусти, мол, старый, жива твоя дочка, ничего с ней не сталось, живет себе поживает, только животик болит у ней, животиком болеет она, болезная…
ВАДИМ. Заебал гундеть. Иди нахуй отсюда, мешаешься только. (кричит в кухню ЛАРИСЕ.) Не надо тарелок больше, и так никого народу, считай, не будет…
МУЖЧИНА. Или письмо, или сама приедет попроведовать нас – что ж это, год, считай, ни письма ни посылки, как же это так… почему же это… И приедет когда, я ей прямо скажу: « – Дочь! Ты ведешь неправильный образ жизни!» Да, да, так я ей и скажу… Я ей скажу: – « Дочь! Ты не должна так относиться к родным и близким, к родному отцу, и сестре, и мужу…»
ВАДИМ. Заебал ты меня. Сколько раз тебе повторять, идиоту старому: нет твоей дочки больше, угондошили проститутку малолетнюю, понимаешь ты это, нет?! Конвой ее расстрелял, тридцать четыре огнестрельных, ты понимаешь это тыквой своею лысой? Добегалась, еб ее мать, долюбилась со свободой…
ЛАРИСА (из кухни.) Вадик!
ВАДИМ. Чего – Вадик?… Достал он меня…
МУЖЧИНА. А птичка – то мне такая: – «Фьюить, Фьюить… Приедет, дедушка, твоя внучка скоро, животик свой подлечит – и приедет… На сопках она, с ребятами пошли крабов ловить…»
ВАДИМ. Ебну я тебе щас, еще слово вякнешь.
ЛАРИСА (вышла из кухни.) Папа, ляг иди полежи…
МУЖЧИНА. Дочь! Имей ответственность перед отцом! Имей перед ним ответственность… (неожиданно и совершенно буднично начал битсья головой о стену.)
ВАДИМ. Опять… И как не заебет – то… Ты дашь нормально поминки по собственной дочери отметить или нет? Или я сейчас позвоню, тебя обратно в дурку закроют? Говори быстро, чмо, хочешь обратно в дурку? К дяде Вене хочешь обратно в отделение?
МУЖЧИНА.(испуганно отбежал от стены.) Дядя Веня… дядя Веня…
ВАДИМ. Ну и жало завали тогда. Вырастил дочурку – проститутку, а сам в кусты – крышу у него, видите ли, рвануло невзначай…
ЛАРИСА.Вадик…
ВАДИМ. Чего – Вадик? Бегунки ебаные… Вся ваша порода дальневосточная – слабаки и нытики. Море вам всем подавай, да и все тут… А чуть что не так, чуть где потерпеть нужно – сразу на рывок, сразу животом на колючку… Или в шизу какую – нибудь, или еще куда… Одна вон уже добегалась, полтора несчастных года дотерпеть не смогла…(всхлипнул.)  Подруга, блядь, степей… Русалка, блядь, морская… Ненавижу. Всех вас, сук, ненавижу – и хохлов, и евреев – все вы, блядь, уебки худосочные.  Все вам, блядь, моря подавай, да простор широт, да романтику, да идеи возвышенные, гуманизмом проникнутые… А вот нам, русским, с Урала нашего родного хуячить некуда. Нету у нас тут ни морей бескрайних, ни степей охуительно широких… Даже погибнуть красиво нету к нас возможностей. Тайга у нас тут. Сдохнешь – так никто и не заметит, и плакать не станет. Тюрьмы у нас тут. Лесоповалы… Так что не зли ты меня, дед, а то ебну реально, просто так, без повода… И забуду через секунду. И хуй – то меня совесть будет мучить потом.
МУЖЧИНА. Дядя Веня злой… Не надо к дяде Вене… Не надо…
ВАДИМ. Надо!!! Поедешь, завтра же! На вязки тебя кинут, дурака старого, и – гаммаперидольчиком! Гаммаперидольчиком! По пятнадцать кубиков в сутки! А еще шизики по ночам темную тебе будут устраивать, полотенцами хуячить…
МУЖЧИНА (плачет.) Не надо к дяде Вене… Не надо к дяде Вене…
ВАДИМ. А ты как думал, чмо старое? Дочку ты чем воспитывал? Морскими идеями своими? Воздухом, блядь, свободы? Полтора года не смогла потерпеть… Полтора несчастных года… (рыдает.) Гондоны… Слабаки несчастные… Почему ж у меня – то крыша не едет, что ж я – то такой стальной получаюсь? Тридцать четыре огнестрельных, у нее ни одного ребра целого не осталось, она как кукла ватная лежала, когда я ее в гробу обнимал… Я ее к себе тяну, а она легкая – сама за рукой тянется, и одежда вся на ней обмякает – и плечи перебиты, и шея… Я ее поцеловать, а у нее затылка нет – полголовы снесло разрывной…  А я вот ни в какую шизу не убежал, в сектанты не подался, хожу вот, ем, пью, сплю даже по ночам, бывает… Поминки вот эти… И ничего, считает головушка, цифры в голове перемножает, ящик водки – пятьсот, два ящика – девятьсот пятьдесят, на полтинник дешевле… Шоферу за рейс – сто пятьдесят, котлеты свиные дешевле, чем говядина… А кто считать будет, ты? Или она? Ебла хохлятские, слюнить только умеете да свободу любить… Гуманисты сраные…
В дверь звонят.
ЛАРИСА. Все, Вадик, приходят уже, кончай… Иди давай открывай, я хоть в порядок себя приведу, совсем с этой кухней замудохалась…
ВАДИМ открыл входную дверь. На пороге ЖЕНЩИНА лет тридцати с очень пронзительными глазами. ЖЕНЩИНА и ВАДИМ некоторое время смотрят друг на друга.
ЖЕНЩИНА. Ты Вадим? Я так и поняла, соколик… Меня  Надя зовут… Или Стеха, по – нашему, по – бродяжьему…
ВАДИМ. Ясно…
ЖЕНЩИНА. Выйди, перетрем  кое – об чем…
ВАДИМ. С кичи давно? Жрать хочешь?
ЖЕНЩИНА. Накормили добрые люди, не обидели… ты про то не беспокойся. Выйдем, соколик?
ВАДИМ. Выпить, может, хочешь, бухнуть?
ЖЕНЩИНА. А непьющая я… Такой уж расклад мне по жизни вышел, все пьют – а мне похмелье…
ВАДИМ. Ха… Это хорошо… Замечательно просто… Карабин… Кустанай… Чего смотришь – то так, непьющая Надя? Или как  тя там, по блатному, по вашему?