Что день грядущий
ОРЛОВ: « Оставляю вам свой фальшивый паспорт, фальшивый человек, господин петербургский чиновник! Вкрасться в дом под чужим именем, наблюдать из под лакейской маски интимную жизнь, все видеть и слышать, чтобы потом непрошено изобличить во лжи, все это, скажете вы, похоже на воровство. Да, но мне теперь не до благородства. Если около вас нет живой души, которая осмелилась бы говорить вам правду и не льстить, то пусть хоть лакей Степан умоет вашу великолепную физиономию!! // Орлов закуривает. Все в недоумении переглядываются.//
Вчера, когда вас не было дома, приходил ваш отец, которого я долгое время считал своим личным врагом. И стоило мне немного применить физической силы, – и у вас сегодня было бы другое настроение. Но я не сделал этого. Потому, что за время служения у вас, во мне произошла перемена. Вы и я – оба пали и оба уже никогда не встанем, и мое письмо походит на стук по гробовой крышке: как ни стучи, – не разбудишь! Все это время, вы желали одного, пригнуть Зинаиду Федоровну низко к грязи, чтобы она и ваши отношения к ней стояли на одном уровне! Вы – слабый, несчастный, несимпатичный человек. Но вот вопрос – Отчего мы утомились? Отчего мы, вначале такие страстные, смелые, благородные, верующие, к 30-35 годам становимся уже полными банкротами? Отчего один гаснет в чахотке, другой пускает себе пулю в лоб, третий ищет забвения в водке, картах, четвертый, чтобы заглушить страх и тоску, ценически топчет ногами портрет своей чистой, прекрасной молодости? Отчего, мы упавши раз, уже не стараемся подняться и, потерявши одно, не ищем другого? Отчего? // Орлов переглядывается со всеми.// Разбойник, висевший на кресте, сумел вернуть себе жизненную радость и смелую, осуществимую надежду, хотя, быть может, ему оставалось жить не больше часа. У вас впереди еще длинные годы, и я, вероятно, умру не так скоро, как кажется. Что если бы чудом настоящее оказалось сном, страшным кошмаром, и мы проснулись бы обновленные, чистые, сильные, гордые своею правдой?.. Сладкие мечты жгут меня, и я едва дышу от волнения. Мне страшно хочется жить, хочется, чтобы наша жизнь была свята, высока и торжественна, как свод небесный. Будем жить! Солнце не восходит два раза в день, и жизнь дается не дважды, – хватайтесь же цепко за остатки вашей жизни и спасайте их… Не Степан, а Владимир Иваныч, отставной лейтенант флота.»
// П А У З А. Грузин идет за рояль и начинает наигрывать Сен-Санса.//
ПЕКАРСКИЙ: Ну, вот и чудненько, Жорж! Кажется, скоро все встанет на свои места.
КУКУШКИН: Метаморфоза!
з а т е м н е н и е
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
// Зина в гостиной Орлова. Одета очень строго. Входит Степан в новом дорогом костюме, со шляпой в руке. П А У З А.//
ЗИНА: Вы?
СТЕПАН: Да, я.
ЗИНА: В таком виде.
СТЕПАН: Да. Я не лакей, я такой же свободный человек, как и вы.
ЗИНА: Что это значит?
СТЕПАН: Он не вернется!
ЗИНА: Вас не спрашивают! Подите отсюда прочь!!
СТЕПАН: Верьте мне. Он не вернется! Потому что он никогда никуда не уезжал! Он всегда жил у Пекарского. И сейчас там живет! Не верите, можете позвонить! Он не вернется сюда до тех пор, пока вы здесь!
ЗИНА: Вы – лакей! Низшее существо! Проходимец, с всклокоченными волосами, с красным от жара лицом!! Вы может быть пьяный?! Кто вам позволил грубо вмешиваться в мою интимную жизнь!?! Вон! Вы слышите, вон!
П А У З А
СТЕПАН: Послушайте. Меня зовут не Степан, а Владимир Иванович! Я дворянин. В этом доме я проживал по настоятельной просьбе одного чиновника из тайной полиции.
ЗИНА: Что?
СТЕПАН: Да, да. По настоятельной просьбе вашего мужа, господина Красновского.
ЗИНА: Что-о-о!!?? Вы следили за мной, и обо всем докладывали
ему?!?
СТЕПАН: Успокойтесь. Я здесь выполнял государственное поручение. Я следил за Орловым, так как его отец, кажется, не совсем благонадежен.
ЗИНА: Боже мой! Боже мой!!
СТЕПАН: Я понимаю, как вам тяжело, и я, наверное, напрасно начал этот разговор, но я хочу вас спасти. Так вот, Орлов, никогда и никуда не уезжал, а жил у Пекарского. Вами тяготились, ваше присутствие здесь ненавидили, над вами смеялись… Если бы вы могли подслушать, как он и его друзья здесь издевались над вами и вашей любовью, то вы не остались бы здесь ни одной минуты! Бегите отсюда! Бегите!!
П А У З А
ЗИНА: Не знаю, но почему-то я вам верю. Ну, что ж? Пусть! Он воображает, что я умру от унижения, а мне… смешно! Напрасно он прячется, напрасно! Было бы проще объясниться, чем прятаться и скитаться по чужим квартирам. У меня есть глаза, я сама уже давно все видела…и только ждала его приезда, чтобы окончательно объясниться.
/Внезапно начинает плакать./ Какое унижение! Жить вместе…улыбаться мне то время, как я ему в тягость, смешна… Какое унижение!
СТЕПАН: Что же это за жизнь!?.. О, нельзя так жить! Нельзя!! Это – безумие, преступление, а не жизнь!!
ЗИНА: Они смеялись?
СТЕПАН: Этим людям были смешны и вы, и ваша любовь, и Тургенев, которого вы будто начитались. И если мы оба сейчас умрем от отчаянья, то это им будет тоже смешно. Они сочинят анекдот, и будут рассказывать его на вашей панихиде. Да что о них говорить!? Надо бежать отсюда. Я не могу здесь оставаться дольше одной минуты.
П А У З А
Что же мы ждем?
ЗИНА: Ничего я не жду. Я пропала.
СТЕПАН: Зачем так говорить. Давайте-ка лучше обдумаем вместе, что нам делать. Ни вам, ни мне уже нельзя оставаться здесь…
ЗИНА: Я не сомневаюсь в вашем доброжелательстве, но мне стыдно, что вы беспокоитесь…Я понимаю, понимаю…Но все-таки мне совестно… Куда мне идти? Что делать? В монастырь? Я бы пошла! Переменила бы одежду, свое лицо, имя, мысли… все, все, и спряталась бы на веки. Но меня в монастырь не пустят. Я беременна.
П А У З А
СТЕПАН: Мы завтра поедем с вами за границу.
ЗИНА: Это нельзя. Муж не даст мне паспорта.
СТЕПАН: Я провезу вас без паспорта!
ЗИНА: /резко уходит. П А У З А./ Возвращается/ Держите, здесь мои драгоценности! Больше я ничего брать не буду. Сегодня же, я еде с вами за границу.
СТЕПАН: Прекрасно!
ЗИНА: Дайте перо и бумагу! О, простите, вы же уже не лакей. Я сама.
/берет перо и пишет./ « Я не стану оправдываться. Но согласитесь: ошиблись вы, а не я. Желаю, счастья и прошу поскорее забыть вашу З.Ф.»
Все! Степан! Простите, я не запомнила вашего настоящего имени?
СТЕПАН: Владимир Иванович.
ЗИНА: Владимир Иванович! Вы читали Бальзака? Его роман «Отец Горио» кончается тем, что герой глядит с вершины холма на Париж и грозит этому городу:»Теперь мы разделаемся!» – и после этого начинает новую жизнь. Так и я, когда из вагона взгляну в последний раз на Петербург, то скажу ему:» Теперь мы разделаемся!!!» // Уходят. После П А У З Ы, появляется Поля. Она улыбается. Ест клюкву и напевает:»Что день грядущий мне готовит?!»
К о н е ц 1- г о д е й с т в и я
Д Е Й С Т В И Е В Т О Р О Е
—————————————————————–В Е Н Е Ц И Я————-
КАРТИНА ПЕРВАЯ
// Номер в Отеле «Байер». Степан лежит на кровати. Много лекарств. Он сильно кашляет. Входит Зина. //
ЗИНА: Давайте вместе пить кофе и читать вслух книги.
СТЕПАН: Кофе я выпью с удовольствием, а книги читать не надо. Я их уже знаю наизусть. Вы ходили гулять?
ЗИНА: Да.
СТЕПАН: Лучше расскажите мне что-нибудь про Венецию. Я уже две недели не видел солнца!
ЗИНА: На ужин я купила устриц и вино. Вы не против?
СТЕПАН: Что вы! Вы могли купить что угодно, – это не главное. Главное, что вы уходите гулять в своем светло-сером платье, в легкой соломенной шляпе, веселая, согретая весенним солнцем, а потом приходите ко мне, садитесь на край постели и нагнувшись низко-низко к моему лицу, мне что-то рассказываете. Когда вас нет, мне холодно, больно и скучно, но когда вы возвращаетесь, – я упиваюсь жизнью! Главное, – это не устрицы! Главное, что я не одинок!
ЗИНА: Вы преувеличиваете!
СТЕПАН: Нет, что вы! Нисколько! Знаете, сколько порой радости от мысли, что с моею жизнью /кашляет./, теперь идет рядом другая жизнь, что я слуга, сторож, друг, необходимый спутник существа молодого, красивого и богатого, но слабого, оскорбленного, одинокого! Вы знаете, даже болеть приятно, когда знаешь, что есть люди, которые ждут твоего выздоровления как праздника! Вчера, я слышал, как вы шептались с моим доктором, и потом, вошли к ко мне с заплаканными глазами! Я понимаю, – это плохой знак, но как я был растроган, вы себе не можете представить! У меня стало на душе необыкновенно легко!
ЗИНА: Перестаньте! Кстати, доктор, вам позволил выходить на балкон.
СТЕПАН: Вы шутите?
ЗИНА: Несколько!
СТЕПАН: Тогда выходим прямо сейчас!
ЗИНА: Он сказал, что солнце и легкий ветерок с моря обласкают любое больное тело!
СТЕПАН: Так, чего мы ждем? Идемте!
ЗИНА: Идемте!
//Степан поднимается с кровати и с Зиной выходит на балкон.//
СТЕПАН: Смотрите! Гондолы, которые плывут с женственной грацией, плавно и величаво, как будто живут и чувствуют всю роскошь этой оригинальной и обаятельной культуры!
ЗИНА: Пахнет морем!
СТЕПАН: Слышите, где-то играют на струнах и поют в два голоса!
ЗИНА: Боже, как хорошо!
СТЕПАН: Просто невероятно, как это не похоже на петербургскую ночь, когда шел мокрый снег и так грубо бил по лицу! Смотрите! Если взглянуть прямо через канал, то видно взморье и на горизонте, на просторе солнце рябит по воде так ярко, что больно смотреть. Вы знаете, как тянет туда душу, к родному, хорошему морю, которому я отдал свою молодость! Жить хочется! Жить – и больше ничего!
П А У З А
Ну, расскажите мне, что вы видели и слышали на прогулке.
ЗИНА: Я? Сначала слушала песню гондольера, потом несколько часов глядела на домик, где, говорят, жила Дездемона. Такой наивный, грустный домик с девственным выражением, легкий, как кружево, до того легкий, что, кажется, его можно сдвинуть с места одной рукой.
СТЕПАН: Забавно. А еще?
ЗИНА: А во дворце дожей меня все манило к тому углу, где замазали черной краской несчастного Марино Фальеро.