Внуки Ильича

Колян. (у окна, подхватывает). Та-ра-ра-ра-ра-ра-ра, Я – свободен…
Корш вздыхает, подхватывает бочку, уходит, и появляется за окном. А вместо него в комнате Полина. Некоторое время молча смотрит на орущую компанию, потом выталкивает обоих за окно. Сгребает скатерть со стола со всем содержимым, выкидывает туда же. Закрывает окно. За окном поют задушевную песню, что звучала в самом начале спектакля. Чтобы не слышать песни, Полина включает радио. Музыка.
Плач Полины об одинокой доле.
Ночью спать я не ложилася,
А днем на место не садилася,
Вила вито это гнездышко,
Да и тоё думу думала.
Как под этим витым гнездышком.
Разведу сады зеленые;
Будут яблони кудрявые,
Будут пташечки веселые,
Будут петь да эти ташицы.
Видно, такая мне судьба пришла,
Тако да пришло времечко:
У меня яблони сломилися,
А в саду пташки разлетелися…
Голос диктора по радио: «А сейчас сообщение синоптиков. После относительно теплой погоды сегодня ночью ожидается мороз, да такой, что, как говорится, добрая хозяйка и собаку на двор не выпустит». И опять музыка.
Полина. (перестает причитать, берет миску). Пальма! Пальма! Иди сюда, моя хорошая.
Затемнение.
День.
В пустой комнате появляется Корш. Устраивается на бочке в сторонке. Толян и Колян вносят смерзшуюся в прямоугольник скатерть, с намертво припаянными морозом стаканами, хлебом, помидором, огурцом. Вертикально прислоняют скатерть к стене. Мрачно переглядываются.
Через некоторое время принюхиваются. Тянутся к стаканам, продолжительно из них вдыхают.
Толян. (блаженно улыбаясь). С морозца-то ах как хорошо…
Колян. (так же). А голова чистая, чистая. Светлая, светлая. Будто в ей только что прибрано, или она совсем новая и еще мебелью не заставлена. И мысль в ней как новоселка. Так ей хорошо да улыбчато…
Толян. Ну, ты, Колян, прямо стихами кроешь. Видать, освежило тебя по крупному, коли мысль новоселка.
Колян. (добродушно) Значит, Путин коммунизм не строит?
Толян. Не строит.
Колян. (улыбаясь кротко). Ну, и ладно. И ладно. Что ж нам – плакать что ли! Мы-то его построили.
Толян. Это когда мы успели?
Колян. Владимирылич, конечно…мужик клевый. Знай, гнет линию. Еще тот ходок. Да и дедуля мой не лыком шит. Все ему признаки подавай. Коммунизма. Признаки. А чем не признак наша с тобой работа? Хочешь ты меня подменяешь, хочешь – я. Как говорил дед Тимофей, свободный труд свободных людей.
Толян. А ну, дай голову твою потрогать. Что-то у тебя там отморозилось.
Колян. А водка? Общественный продукт. Как мы его распределяем? Я без тебя – ни-ни. И ты без меня не будешь. Признак высокой коммунистической сознательности. Чем не признак? А жилье?
Толян. Какое жилье?
Колян. Мой дом – твой дом. Приходи ко мне в любое время дня и ночи – пользуйся. И я у тебя безвылазно торчу. Хочешь там, а хочешь тут. Как ты орешь в своей тюремной песне – свободен!
Толян. Да не тюремная она!
Колян. А чего вопишь, будто тебя вчера из тюряги выпустили?
Толян. Да я только два слова запомнил.
Колян. Ясно, аж полуясно…Да-а. Главный признак, конечно, деньги. В коммунизме вообще денег не должно быть. Так в чем проблема-то? Есть у нас признаки?
Толян. Блеск!
Колян. Сознательно. Добровольно. Без денег. И все общее. Признаки налицо. Вот только…
Толян. Что?
Колян. Полина…(Толян перестает улыбаться, сует здоровый кулак под нос Коляну). Правильно! Все верно. Это твоя жена. И более ничья. Соображаешь?
Толян. Соображать-то я соображаю, да не пойму – к чему ты клонишь?
Колян. Как говорил Владимылич – для этого созреть надо. Зеленый ты еще.
Толян. А ты созрел? В сугробе?
Колян. Дедушка мой, Тимофей Иваныч, секретарь партийной ячейки колхоза «Внуки Ильича» взял меня к себе вот таким (показывает ниже стола). Я только говорить начал. (вздохнул каким-то своим воспоминаниям) Начал я говорить с вопроса: цё делаес? Ходил за дедом, и талдычил одно и то же. Не папка-мамка, а «цё делаес»? Дед после рассказывал. Сижу, говорит, на толчке в уборной, а ты, говорит, просунул в щель белобрысую головенку, и свое: цё делаес? И вот ведь что, что бы дед не делал, а отвечал одинаково» я, внучек, коммунизм строю. Ну, в смысле, это, мол, главное для него. Всё признаки искал. (шмыгнул носом). Нет, слова дурного о нем у меня не найдется. До гробовой доски помнить его буду. На колени меня сажал. Я его шершавую ладонь и сейчас чувствую. Мягкая была…(стирает тыльной стороной ладони слезу).
Толян. (сочувственно) Да, дед Тимофей, конечно…
Колян. А пил. И в одиночку. Хряпнет стакан крепчайшего, и велит ставни закрыть. Не хотел, чтобы его таким видели. И начнет страдать. Я уж большой был. Понимал. Внучек, плачет, не хочу я, чтобы твоя родная бабушка, а моя дорогая супруга Прасковья Никитична, жила в коммунизме! Чего-то, говорит, я, внучек, не понимаю. И страдал. Жалко мне его, Толян. Жалко…
Толян. Понятно. Чего там…
Колян. Мучился. (вытер ладонью слезы). А мы?
Толян. А мы?
Колян. А мы разве мучаемся?
Толян. Не мучаемся?
Колян. Ты, Полина, я – разве мы не в согласии живем? Мы ее не обижаем, и она нам ничего плохого не делает.
Толян. Думаешь?
Колян. Мой дедушка, секретарь колхоза «Внуки Ильича» не в согласии с собой жил. А мы в согласии. Понимаешь?
Толян. Ты говори, Колян, говори! А Тимофея Иваныча я то же любил. Человек был! Ты говори.
Колян. И вот тут-то возникает очень серьезный вопрос.
Толян. Ну, ну, ну…
Колян. Полина к нам привыкла. Мы ей как родня.
Толян. Думаешь?
Колян. Всякое бывает. А ты как думал! Все гладко должно быть? Извини-подвинься. И поругает иногда. А что! Она стоит того, чтобы ткнуть нас разок-другой. Это разве главное? Ты скажи, вот скажи. Кто на нашей территории красивши её? Ну, кто?
Толян. (опешив). Действительно! Точно! Не Анна же с Оськой! А больше никого и нет. В точку попал. Надо же, а я и не думал!
Колян. Головку косыночкой обтянет. Плотно, плотно. Красота!
Толян. Косыночка? Точно! Ну, Коля-я-я-н! Надо тебе почаще ночевать в сугробе. И как мы там оказались, скажи на милость? Выпили-то малость. Вроде как стояли, от души пели, а потом вроде как полетели. Как птички…
Колян. Только не заводись с птичками!
Толян. Понял. Ну, Коля-я-ян! Нет, с признаками коммунизма это, конечно, юмор и сатира. Но о Полине! О Полине хорошо сказал. Надо же. И, действительно, все – правда. Ну, просветлило тебя, Колян. Ну, выкинул. Колян! Колян, друг, иди сюда! Понюхай, кореш ты мой, как следует из стакана! Поглубже. От души. А теперь! Теперь, давай дыши и мою долю! Давай, Колян! Не жалко! Ах ты, господи! Ну, как оно – хорошо?
Колян. Хорошо.
Толян. А сейчас закуси. Хлебушек. Помидорчик. Огурчик. (Колян поочередно нюхает). Ты говори, Колян, говори. Светлая ты голова!
Колян. И вот тут ребром встает трудный или, как говорит Владимылич, архитрудный вопрос.
Толян. Что за вопрос, Колян?
Колян. А как наша Полина отнесется к четвертому?
Толян. К кому – четвертому?
Колян. ( в сторонуКорша). Да вот к этому.
Толян. Подожди! Ты разве его видишь?
Колян. А чего его не видеть? Вот же он.
Толян. И ты, значит, видишь. Вот что значит друг. Колян, ты не расстраивай свою драгоценную голову. Наша Полина его не увидит.
Колян. Этого голого? (подходит к Коршу, разглядывает). Такого кобеля? Ты что же, Толян, Полину в сомнительность ввести хочешь? Толян, ты ей богу, меня удивляешь. Введешь в сомнение, то никаким коммунизмом-капитализмом не отгородишься.
Толян. Слушай меня. Понимаешь, это мы его видим, потому что того (щелкает по горлу). А она его не увидит. Он нам покровительствует, а не ей. Он, как бы, для нас спасатель.
Колян. Эмчеэсник что ли? Голый?
Толян. Да нет, это Шойгу. А он – Корш.
Колян. Я гляжу, ты евреев уважаешь.
Толян. Да, может, он вовсе и не еврей. Вот скажи мне, скажи – почему мы с тобой в морозную ночь не замерзли?
Колян. Водка у депутата клевая.
Толян. Это так. Но, главное, – он! Ты посмотри на него – на чем он сидит? Ты видишь?
Колян. Ну, на бочке.
Толян. Верно. А что у него на пузе и жопе?
Колян. Ну, ты чего? Листья.
Толян. Молодец. А какие? Листья – какие? Ну? Х-м-е-ль. Хмель! (крайне разочарованно) Ты, почему так сразу поглупел? Только что на гора выдавал первый сорт, а тут тень набежала!
Корш шумно, будто ему все здесь осточертело, вздохнул, смачно зевнул. И Толян с Коляном повторили его зевок. Простуженным басом Корш затянул колыбельную. Толян с Коляном послушно, взявшись за руки и на ходу засыпая, побрели к кровати, легли под одеяло. Корш унес смерзшуюся скатерть со всеми прибамбасами, тут же возвратился с этой же скатертью, но сухой, глаженой. Расстелил на столе, ушел.
Входит Ленин в накинутом на плечи френче.
Ленин. (у кровати). Кстати, товарищ Толян и товарищ Колян, вы слышали знаменитого баса Шаляпина?
Толян и Колян. (Садясь в постели). А как же, Владимирылич!
Ленин. А что-нибудь слышали о Федосееве? (Толян с Коляном переглядываются, смущенно исчезают под одеялом). Вот, вот. (садится за стол). А я в юности одно время жил вместе с ними в городе Казани. Ходили по одним и тем же улицам, возможно, сталкивались лицом к лицу. А не знали друг друга. Позже Шаляпин как-то приходил ко мне в кабинет с жалобой: у него наши матросики реквизировали сценические костюмы. Матросики посчитали, что негоже одному человеку иметь столько одежды. (смеется). А вот Федосеева я так и не видел. Хотя, будучи студентом Казанского университета, посещал один из его тайных марксистских кружков. Уж очень умело они были законспирированы. Так и не знаю – старше он меня на год или, напротив, на год младше, но в памяти осталась разница как раз в один год. Необыкновенный талант, скажу вам. Я неоднократно ловил себя на мысли, что почти во всех политических вопросах мы были едины. Редко, редко подобное единодушие случалось со мной позже. Да. (принюхивается). Никак, вы картошку печете?
Толян и Колян сдвигают одеяло до пояса. Между ними дымок костра. Они задумчиво уставились на костер. И в таком положении остаются до конца картины.
Колян. (пробуя). Еще не готова, Владимылич.