Внуки Ильича

Ленин. В человеческой памяти на запахи есть одно удивительное свойство – волновать. Непростительная роскошь для революционера. Дымок, запах печеной картошки, дивный воздух. Что-то мне сей букет напоминает…не помню. Не помню. Да.…Кажется, в году двадцатом наш Госиздат принял решение выпустить серию книг о русских революционерах. И начали с Федосеева. В понимании революционного момента Федосеев был безупречен. Но… но позволял себе, как бы это сказать, позволял себе отвлекаться от главной цели ради отдельной человеческой личности. Или непроизвольно хотел совместить то и другое, будто он революционер старых добрых времен. (усмехаясь) Между прочим, один рабочий однажды сравнил меня и Федосеева, выразил, так сказать, своё нехитрое мнение о нас обоих. Товарищ Толян, навострите ушки! Характеристика, пожалуй, не в мою пользу. Разумеется, на ваш взгляд. Да! Мне тогда было двадцать три года. Я очень хотел увидеться с Федосеевым. И как-то для встречи с ним приехал в город Владимир. Федосеева как раз должны были выпустить из владимирской тюрьмы. Для лечения. Сразу скажу, встреча, в который раз не состоялась. Его просто перевели в тюремную больницу. Я не знал этого. Не знал и товарищ, встретивший меня на вокзале по условленному паролю. Мы пошли. Идем. Молчим. Я запоминаю дорогу, у меня уже выработалась привычка подпольщика на всякий случай цепко фиксировать все в памяти. И парень этот идет рядом. Так же молчит. Оказывается, присматривался ко мне. Вот он позже и написал в книжке о Федосееве: «Николай Федосеев сложит голову ради нашего общего дела, этот (это обо мне) сложит головы наших общих врагов». Каково? Ничего себе характеристика? А ведь именно она отражает потребность нового времени, когда категорически стоял вопрос о боевой организации революционеров, с которой мы могли бы перевернуть Россию! И адекватных боевым задачам характеров. Здесь уж, батеньки мои… (принюхивается) Ах, запах! Странное желание вспомнить, будто это столь уж и важно. Как картошка?
Колян. Хворост не тот, Владимылич. Зима.
Ленин. Зима. Нет, тогда была не зима….да, да, да….Вы знаете, как помогал Красный Крест заключенным, у которых не было родственников? Присылал к ним вместо родственников сочувствующих. А тогда многие сочувствовали нам, как писал литератор Чириков, готовы были сломать свою судьбу ради каких-то неведомых кухаркиных детей. Да. Особенно отзывчивыми оказались девушки-курсистки. Приходили под видом невест. Невест на свидание пускали беспрекословно. Разумеется, всем хотелось побывать в женихах. Мы были молодыми. Федосеева арестовали в семнадцать лет. Его мать, кажется, домовладелица из Вятской губернии, тот час приехала к нему. Добилась разрешения на свидание, но вдруг отказалась. Уехала. Федосеева этапом перевели в Петербург, в «кресты». И вот тут однажды к нему на свидание пришла незнакомая девушка-курсистка. Правда, назвалась она кузиной. Кузин то же пускали. Принесла продукты от Красного Креста и, в том числе, сухари. После Федосеев подробно описал, – с какой охотой он грыз сухари, и как пытался продлить удовольствие на неделю. Да, Федосеев…. Моей сестре в пересыльной тюрьме как-то удалось поговорить с ним минут пятнадцать. Так после целых три недели с ее уст не сходило его имя. Надоела всем. Говорят, обаянием обладал удивительным….Вот и эта девушка. Пришла случайно, а встретила любовь. И судьба Федосеева трагическим эхом отозвалась в ее судьбе. Я ее видел. Правда, всего один раз. Звали ее Машей. Помню хорошо. Необъяснимо загадочна человеческая память!
Толян. Да, да. Маша! Надо же…
Ленин. Кажется, мы с товарищем Толяном кое в чем нашли точку соприкосновения. Браво! Браво. Маша….Надо признаться, какой-то рок все-таки преследовал Федосеева. А в конце его жизни я и сам стал участником и, можно сказать, очевидцем оного. В сибирской ссылке мы с Федосеевым оказались недалеко друг от друга. И, конечно, уж в который раз установили переписку. Однажды, приехал какой-то мужик. Молча сгрузил с телеги корзину. Сказал – от Федосеева. Я тогда был вместе с Глебом Кржижановским. Заглянули, а корзина полна рукописей. Нас это насторожило. Действительно, на дне корзины обнаружили письмо. Спокойно, обстоятельно, как человек знающий что делает, Федосеев писал о своем решении уйти из жизни. Рукописи оставлял Кржижановскому, а мне просил передать, мол, уходит из жизни не от разочарования, а оттого, что нет сил бороться. Это понятно. Еще со времени добровольного ухода из жизни супругов Лафаргов, я постоянно напоминал товарищам, что мы должны быть готовы к подобному финалу. Федосеев ушел в тайгу и там выстрелил себе в сердце. Мы с Глебом просмотрели рукописи. Все в одном экземпляре. И решили сохранить до лучших времен. Передали одному товарищу. То же ссыльному. За ним меньше было слежки. И надо же! Его жена, естественно, по ее мнению, из предосторожности, стала тайно сжигать рукописи. Чтобы оградить мужа от лишних бед. И сожгла все. До последнего листочка. Никаких работ Федосеева не осталось…(пауза) А ведь помню. Конечно, помню….Это было в Швейцарии. После Циммервальдской конференции. В 1915 году. У меня тогда голова отказалась работать. Переутомился. И нервы. Мы ушли в горы. Изумительный воздух, альпийские розы, ягоды, грибы. И чистота вокруг, не как в наших краях. Насобирали веточек, сухих листьев, разожгли костерок. У нас была вареная картошка в мундире. Мы просто запекли ее на ветках. Потом разломили. И пахнуло. И вот запомнилось…. Тогда был дивный закат в горах. Восхитительный закат! Да, да. Но хорошо помню свои ощущения. У меня было чувство, будто красота пока нам не ко времени. Не ко времени. Надо делать свое дело. Не отвлекаясь на очарование вокруг. А торопится, торопиться к своей цели. Летит время. Летит. Больше не довелось увидеть таких закатов. Да мало ли чего не увиделось! Не побывал на Черном море, в средней Азии, Сибири. Больше по картам. По картам…
Толян. А как же Маша, Владимирылич?
Ленин. Маша? Собиралась выехать к Федосееву в ссылку. И тут получила его прощальное письмо. Рассказывали по-разному. Кто о какой-то пустынной дороге. А кто будто все произошло в доме. Якобы, она ушла читать письмо в другую комнату. Долго не выходила. Потом открыла дверь и, как говорили, странно посмотрела на девушку, что принесла письмо с почты. Закрыла дверь. Ну, и…выстрел. Comedia erat finita. Латынь. Вот так. Ну-с? Какова марксистская Джульетта…. Не ценил себя Федосеев. Не ценил. Позволял себе отвлекаться….На последнем сибирском этапе он шел вместе с духоборами. Их ссылали в Сибирь за отказ брать в руки оружие. Они и рассказали ему о своих мытарствах. Он все документально записал. А как сам не мог помочь, то отослал записи писателю Льву Толстому. Толстой в то время интересовался этим вопросом. Можно сказать, духоборам повезло. Им разрешили выехать из России. Они поселились в Канаде. В отдельных поселках. И через несколько лет на свои деньги поставили памятник Толстому. О Федосееве никто не слышал. Странно. Рассказывали, будто возня с духоборами доставила Федосееву глубокое удовлетворение. Ignotum. Неведомо. Что с картошкой?
Колян. Готово, Владимылич.
Ленин. Вы, товарищи Толян и Колян, как относитесь к байкам о переселении душ? (подходит к ним, все берут по картошке, едят). Глаза слезятся от дыма.
Толян с Коляном руками разгоняют дым, потом натягивает на себя одеяло «с головой».
Ленин. (тихо, неизвестно кому) А скажите мне, господа хорошие, скажите: сколько раз надо переселиться моей душе, чтобы в итоге испытать то, что чувствовал Федосеев? Хотя бы из любопытства…(уходит, музыкальная пауза).
Полина раздевается. В ночной рубашке идет к кровати. Влезает под одеяло, не замечая, что легла между Толяном и Коляном. Слева что-то бормочет Толян. Полина отворачивается от него. Справа бормочет Колян. Полина замирает. Приподнимает одеяло с одной стороны, потом с другой. Садится. Бессильно вытягивает руки вдоль одеяла. Думает тяжелую думу. Решительно спускается на пол, опрокидывает кровать набок.
Колян. (путаясь в одеяле на полу) Что? Где? Когда?
Толян. «Чтоб пропасть тебе, собаке!
Чтоб издохнуть в буераке!
Чтоб тебе на том свету
Провалиться на мосту!»
Выпутались, ошалело уставились на Полину.
Толян. Женщина! Что творишь? Как смеешь, женщина! В кучу! Нас! Как…как…какие-нибудь бездушные чурки! А? Не сметь! Не позволю! (Полина совершенно безучастна, села на край кровати, Толян чуть сбавляет пыл). Смотри, что удумала, а! Люди лежат. Никому не мешают. Тихо. Мирно. С хорошими безвредными мыслями. А? (Полина безучастна, мужики переглядываются). Полина, мы ведь совсем не то. Мы не так просто. Трезвые. К тебе с уважением. Хорошо о тебе думали.
Полина. (в прострации). Оба?
Толян и Колян вместе. Оба, Полина!
Полина. А что же вы хорошо думать обо мне не пригласили Оську с Анной? В мою постель.
Толян. Понимаешь, Полина, какое дело.
Колян. Услышали мы жалостливую историю.
Толян. И оба пришли к выводу, что (вздыхает) красивее тебя никого нет. На всей нашей территории…
Полина. Спички есть?
Толян. Не подумай, будто мы это так, с бухты-барахты…
Полина. Спички!
Толян. Что, Полинушка?
Полина. Дайте спички!
Толян. Это ты зря, Полинушка! Ей богу, зря! Знаешь, как бывает? Одна сигарета. Вторая. Третья. А за ними – первый стакан. Второй. А там недалеко и до…
Колян. До панели.
Толян. Вот! Видишь, куда приводит одна сигарета…