Замок

Старомодный письменный стол, на нем пишущая машинка, в которую вставлен нетронутый белый лист. Рядом — столик с аквариумом. Алеш, лежа на диване, смотрит в потолок. Чешет грудь. Вста­ет, подходит к аквариуму, берет из мешочка ще­поть корма и медленно сыплет в аквариум. На­блюдает за рыбками. Потом возвращается к дива­ну, собираясь снова лечь, но раздумывает, достает из шкафа мощный полевой бинокль и только после этого идет к дивану, ложится, одной рукой чешет грудь, другой держит бинокль, наблюдая за рыб­ками. Стук в дверь. Алеш с поразительной быстро­той вскакивает с дивана, садится к столу и печата­ет на машинке несколько букв.
Алеш. Войдите!
Густав (войдя). Ах, Алеш! После такого дня — ты не дашь себе покоя!
Алеш. Именно после такого дня. Куда сбежишь, если не к тому, что для тебя — все. Только не виляй, знаю, и ты выдержал сражение.
Густав (польщен). Немного поупражнялся в подпи­сях. Но не хочу тебе мешать.
Алеш. Сказать по правде, ты все равно уже помешал. (Убежденно.) Я не виноват, стоит скрипнуть две­ри — и я не сосредоточусь до конца дня. Но ты — сам знаешь — мог бы войти хоть в полночь.
Густав. Приехал доктор. А того молодчика я видел: прячется там внизу, за оранжереей.
Алеш (пока Густав говорит, несколько раз пересекает комнату). Вот видишь! А тут еще некоторые… Разумеется, речь не о тебе, но среди нас все боль­ше распространяется цинизм.
Густав. Ты имеешь в виду… Цирила?
Алеш. Хотя бы. Вспомни его замечания! Ты шел через двор — а почему не мокрый? Да и не только это. А его отношение к окружающим… Он как бы взи­рает на всех сверху вниз! Вспоминаю, как однаж­ды — да ведь и ты там был — он рассказывал историю о священнике, который изнасиловал…
Густав (хохочет; подойдя к столу, читает напечатан­ное на листе). «Марабуру, если бы ты знал, Мара­буру!»
Алеш. Такая уж у него позиция. Носится с собой, как с писаной торбой. Я не хотел говорить, но у него это, возможно, прямо в крови! Ты хоть знаешь, из какой среды он вышел?
Г у с т а в. Я бы искал причину в чем-нибудь другом. Нам же известно, в какой среде он был все эти годы. Сперва со спортсменами, а потом…
Алеш. Нет… пожалуй, нет, помню его еще до той поры, как я был депутатом… Уже тогда это в нем сиде-, ло… Что-то хозяйское… Такие вещи человек про­сто носит в себе.
Густав. Знаем мы, что он делал с тех пор, как ушел из спорта! (С невероятным презрением.) Сочинял параграфы! Ну скажи, для чего параграфы, когда уже царит справедливость?
Алеш. Возможно. Все взаимосвязано. Но я вынужден повторить: такие вещи всегда коренятся в. глубо­ком прошлом… прямо в крови!
Густав. Ты полагаешь, у нас еще не царит справед­ливость?
Але ш (испуганно). Что ты! (Пауза.) Да, я чувствую: все — от этих его параграфов. От них все беды… (Разгорячившись.) Сам знаешь, ненависть не в моей натуре, по крайней мере — нездоровая. Но эти параграфы… их я просто ненавижу…
Стук   в   дверь   —   входят  Эмиль   и   Ц up ил.
Цирил. Мы с маленькой ночной прогулки,
Эмиль. Доктор сидит в столовой. Едва поздоровался.
Алеш. Почему не придет к нам? Он ведь всегда, как только приезжал, встречался с нами…
Эмиль. Думаю, это дело рук Филиппы. Вы ее не ви­дели?
Густав. Филиппа давно спит.
Ц и р и л. Он хочет знать — с кем.
Эмиль (резко обернувшись). Я не позволю… ты… физкультурник!
Алеш (подчеркнуто). Мне не нравится, что он сидит там один. Похоже, он специально кого-то ждет.
Цирил. Молодчика мы встретили в коридоре. Ходит тихо, в войлочных тапочках — не услышишь! (На цыпочках подходит к столу, читает.) «Мара­буру, если бы ты знал, Марабуру!»

Алеш (взволнованно). Но… возможно, он подглядыва­ет… Возможно — эти двое… (Встает, несколько раз в волнении пересекает комнату.) Нет, нет, простите… Я не справился с нервами! (Садится.)
Эмиль (неожиданно). Что за речи… что за тупость… Я единственный из вас что-то собой представлял. А взгляните на меня! (Вытягивает руки вперед, точно слепой. Руки дрожат.) Участник конгрес­са — ныне участник замковых безобразий, раб недоучек!.. Но теперь конец! Я еще могу вырваться из этих стен! Потому что я… (Стучит себя по лбу.) Требую тишины! Не нужна мне ваша унаследо­ванная от дедов слава! В этот момент… я решил­ся… Возвращаюсь к нормальной жизни!
Густав. Какой трудный день. Уже почти полночь — а мы не спим. И совсем недавно — мертвец. Вспоминается случай: это было тоже в полночь, когда я еще был подмастерьем. И поспорил, что донесу четыре…
Эмиль (уже спокойно). Ненавижу эти лица, эти речи, Филиппу, всех вас. И его ненавидел. Эк он сразу набросился на нее, точно я пустое место. Если б мог, я бы его еще раз… (Сжимает кулаки.)
Общее оцепенение.
Ухожу, немедленно ухожу! (Встает, но идет не к двери, а к столу. Читает.) «Марабуру, если бы ты знал, Марабуру!» (Возвращается в кресло.)
Входит Бернард.
Бернард (направляется прямиком к окну). Туман, тишина. Ничто не шелохнется. Когда-то, помните, мы сходились и в дождь, собирались там, под ок­нами… А теперь — ни души. Мы тут, словно волчья стая.
Густав. После такого дня просто необходимо опе­реться о чье-нибудь плечо. Мы убедились в этом и…
Ц и р и л   (резко). Ты что-то хотел сказать?
Густав   (испуганно). Нет, нет, ничего!
Бернард. Он хотел сказать: мы убедились и на примерах из природы. Взять хоть травяную вошь…
Густав. Как это? (Пауза. Смеется, точно что-то понял.) Ах, вот оно что…
Бернард. Я говорил с доктором. (Мгновенное оцепе­нение.) И молодчик тоже не спит. Жжет свет. Наверно, устраивается. Как тот. Еще и насвисты­вает. Как тот.
Всеобщее оцепенение, только Бернард непри­нужденно подходит к столу.
(Читает.) «Марабуру, если бы ты знал, Марабу­ру!» (Возвращается к окну.)
Цирил. Отвратная ночь! Хоть бы отыскалась какая-нибудь бутылка…
Алеш. Но это ведь может означать… А что он насви­стывал?
Бернард. Я бы сказал, это… (насвистывает) сва­дебный марш… (Снова насвистывает.) Пожалуй, из «Лоэнгрина».
Цирил. А доктор сидит и ждет. Мы тут… он там… а молодчик…
Густав. А молодчик шастает по коридорам!
Алеш (настойчиво). Он действительно насвистывал именно это?
Цирил. Повторяю: должна найтись какая-нибудь бутылка.
Ал е ш. Вот что я хочу вам сказать. Не нравится мне, что он насвистывает именно это. Помню, еще в войну, не сердитесь, приходится вспо­минать: шеф нашего… вернее, вражеского ге­стапо, мы звали его Ганс, когда женился, экий проходимец, на его совести было столько наших жизней… Так ему играли (драматическая пауза) тот же самый марш!
Густав. Но… это могло бы означать… Помните момент, когда он здесь появился? Что, если он подослан? Такое мы уже однажды пережили — появляется человек… Мы думали — случайно, а оказалось — подослан.
Эмиль. Не нравится мне все это. Столько интере­са ко всякой ерунде! Ничего себе — насви­стывающий пастушок! Замок — это традиции. Под его сводами не положено свистеть!
Бернард. На определенной стадии уединения че­ловек подвержен галлюцинациям. Можно или про­должать такую жизнь и находить в одиночестве наслаждение и даже некую систему добра… а можно поддаться ничем не объяснимому ужасу. Зачем вы себя терзаете? К чему этот вечный бой, интриги, актерство? Зачем ненавидеть и уби­вать? Все это уже давно утратило смысл.
Стук в дверь. <Общее оцепенение. Алеш быстрым шагом   подходит   к   двери,    открывает.    Входит
Доктор.
Доктор. Извините, что помешал. У вас тут навер­няка важная беседа.
Алеш. Ах, пан доцент, откуда вы? Как нужны вы были вчера!
Доктор. Да. Я слышал и даже видел.
Алеш (остальным). Теперь передо мной проблема, сами знаете какая. Это как родовые схватки. Пока не рожу… (Прерывает себя.) Садитесь, пан доцент!
Доктор. Я действительно не хотел бы мешать.
Алеш. Сказать по правде, вы все равно уже не­много помешали. Но вы — сами знаете,— вы могли бы прервать нашу беседу хоть в пол­ночь.
Доктор (изумлен). Нет, очевидно, я все-таки здесь лишний. Я только хотел обратить ваше внима­ние на тот факт… Я заполнил свидетельство о смерти.
‘Оцепенение.

Цирил. Ах! Это был инфаркт?
Доктор. И еще я желал бы обратить ваше вни­мание, хотя, конечно, вы не должны придавать этому…
Цирил (удрученно). Значит, инфаркт! Тридцать шесть лет — и уже инфаркт!
Доктор (с мягким упреком). Однако это не первый случай.
Алеш. Совершенно верно… Мы слишком перенапря­гаемся. Порой и я это чувствую… вот здесь. (Дотрагивается до груди.) Так и сжимает.
Доктор. Вы должны меньше утомляться. Ведь ва­ши жизни принадлежат не только вам! Однако хоть вы и не обязаны придавать этому значения, я хотел бы вас предостеречь…
Ц ир и л.    Возможно,    были    какие-то   трудности   с…
формулировкой? Доктор.   Нет,   разумеется,   нет.    Но   вы,   наверное,
знаете   —   при   всем   уважении   к   Замку   или,
точнее, именно ради него, свидетельства о смер­ти теперь выдает, так сказать, специальная комиссия… А потому я. бы…
Густав (оживленно). Но это же прекрасно! Мы не умели достойно завершить нечто столь ответ­ственное, как жизнь человека! Скажу прямо: доктор, если вам в вашу комиссию нужен будет еще один член… я уже подписывал документы такого рода.
Доктор. Я только хотел вас предупредить… думаю, это мелочь, но кое-кто мог бы употребить ее и во зло, особенно если учесть, что речь о таком отчетливом инфаркте…
Эмиль. Где Филиппа?
Цирил. Еще раз повторяю, в такую минуту… Най­дется тут, наконец, бутылка?
Алеш (поколебавшись, открывает буфет, из батареи бутылок берет одну; торжественно). Ваше здо­ровье, пан доцент, простите, что не могу пред­ложить чего-нибудь получше, вы должны понять нас, непьющих! (Разливает вино по миниатюр­ным рюмкам.)
Доктор. Я принимаю это как награду. Позвольте чокнуться с вами… и с вами… со всеми… однако я действительно больше не смею вас задер­живать, это было бы грешно, я не хотел бы портить вам настроение… У вас тут так кра­сиво, уютно!
Алеш. Вот именно, пан доцент. Трудимся до седьмого пота. Взгляните, у меня новые живо­родящие рыбки, не желаете парочку? (Торжест­венно.) Я вывел их специально для вас, док­тор1!,