Август Коцебу «Ненависть к людям»

ГРАФИНЯ. Подлинно, что такое завоевание стоит труда. Но чего Госпожа Миллер не могла сделать в четыре месяца, того уж мне никогда не удастся.
ЭЙЛАЛИЯ (шутя). Однако ж, милостивая государыня, мне и случая не было поразить его своими прелестями. В эти четыре месяца мы с ним по слуху только знакомы, и ни одного разу друг друга не видали.
ГРАФ. Он дурак, а ты дурочка.
БИТТЕРМАН (входит). Неизвестный Господин хочет иметь честь отдать вам свой поклон.
ГРАФ. Добро пожаловать! милости просим!

ЯВЛЕНИЕ X

НЕИЗВЕСТНЫЙ и ПРЕЖНИЕ.

(Неизвестный входит с важным поклоном. Граф идет к нему навстречу с отверстыми объятиями. Эйлалия увидав его, громко вскрикивает и упадает в обморок. Неизвестный взглядывает на нее; ужас и исступление оказываются в его телодвижениях; он бежит вдруг к дверям и уходит. Граф смотрит за ним вслед с великим удивлением. Графиня и Майор занимаются Эйлалиею. Завеса опускается).

Конец четвертого действия.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

Комната в замке.

ЯВЛЕНИЕ I

ГРАФ (один ходит взад и вперед). Что мне от скуки теперь делать? заехал я в деревню, и сам не знаю зачем. Бродить по полям, да по лесам я не охотник, а сидеть одному несносно. (Зевает). Здесь мне нечем иным заняться, как только бить мух. Не понимаю, как могут быть на свете такие люди, которые век свой из доброй воли живут одни; статься нельзя, чтоб им весело было; они заживо, как в аду, мучатся. – Эй! войди сюда кто-нибудь! – Нет ни одного человека, только что 6егают там взад, да вперед. Какая скука! на эту пору и шут мой занемог; он бы теперь поразвеселил меня. (Биттерман показывается.) А! кстати! этот политический сумасброд стоит доброго шута!

ЯВЛЕНИE II

БИТТЕРМАН и ГРАФ.

БИТТЕРМАН. Имею честь доложить Вашему Высокографскому Сиятельству, что кушанье готово.
ГРАФ. Что у тебя припасено хорошего?
БИТТЕРМАН. Во-первых, Ваше Сиятельство, раскормленные цыпляты с молодыми стручьями, которые так сладки, как сахар; щука, лишь только из воды, длинная, как кит; жареной каплун самый сочный и мягкий как молочная каша; а раки величиною с черепаху.
ГРАФ. Любезный Биттерман! Если ты поставишь на стол еще двадцать блюд вкуснее этих, то и тогда не прежде возбудишь во мне аппетит, пока не созовешь к столу несколько человек. Спать один я могу таки с нуждою, но есть одному мне никак не можно. Чем полнее другие набивают себе щеки, чем жаднее всякий кусок в рот кладут, тем больше и я чувствую вкуса.
БИТЕРМАН. На такое дело мог бы я рекомендовать Вашему Высокографскому Сиятельству своего Пeтpa; этот малый так жрет, что вы подумаете, будто и блюды вместе с кушаньем проглотить хочет.
ГРАФ. Да где мои домашние? Не уж ли Госпожа Миллер не опамятовалась еще от своего обморока?
БИТЕРМАН. Сколько мог я мимоходом подслушать, то она теперь опять опомнилась. Не сущее ли баловство Ваше Сиятельство, поступать так с неизвестною женщиною? Послали за порошками, за спиртами; бедная Госпожа Лoттe бегает с лестницы на лестницу, так что ног под собою не чувствует. А   по-нашему вылить бы ей на голову стакана два холодной воды, то бы хоть какой обморок прошел. – Я удивляюсь Ее Cиятельству Графине и Его Высокоблагородию Господину Майopy, что они с таким усердием и беспокойством за нею ухаживают, как будто бы Госпожа Миллер принадлежала к высокой фамилии Вашего Высокографского Сиятельства.
ГРАФИНЯ (улыбаясь). А почему знать!
БИТЕРМАН. Ей, ей! я думаю, если бы мне старому и верному слуге, которой так усердно служит вашему Высокографскому Сиятельству двадцать лет, приключилось когда-нибудь несчастье упасть в обморок, то бы и в половину этого не произошло шуму.
ГРАФ. Да, и я чуть не то же ли думаю.
БИТЕРМАН. Однако ж никто не знает, кто такова эта женщина. Я писал письма за письмами, и получал ответы за ответами; но ни один из моих корреспондентов не мог сообщить мне известия.
ГРАФ. Послушай-ка, Биттерман, что я хочу тебе сказать.
БИТЕРМАН (с великим нетерпением). Готов слушать, Ваше Сиятельство.
ГРАФ. Из нынешнего приключения заключаю я, что Госпожа Миллер и этот неизвестный человек должны знать друг друга довольно коротко, то не можешь ли ты об этом чужестранце получить достоверного известия?
БИТЕРМАН (печально). Ах, дражайший Граф! будто я и не прилагал уже к этому всевозможного труда? Уже четыре месяца все мои старания обращены к этому важному предмету; но тут есть Египетская тьма, непроницаемый туман. – Не хвастовски сказать, если я чего не могу разведать, то про это уж в век и никто ничего не узнает. У меня везде корреспонденты, а притом я имею некоторый свой собственный способ разглашать между людьми тайны. Нося всегда в кармане письма, я останавливаю на дорогах всех знакомых, и незнакомых, читаю их в суде, публикую в кирхе…
ГРАФ. А если ты не получишь ниоткуда писем, то сам их мастеришь?
БИТЕРМАН. И это также бывает Ваше Высокографское Сиятельство. Нечего греха таить, ведь корреспонденты иногда заленятся.

ЯВЛЕНИЕ III

МАЙОР и ПРEЖНИЕ.

ГРАФ (встречая его). Насилу идет один, который поможет мне съесть раков величиною с черепах. – Но что это! какой страшной вид! пожалуй, брат, выпей после тревоги рюмку Бургонского.
МАЙОР. Извините; мне ни пить, ни есть не хочется.
ГРАФ. Послушай! мне ни от чего на свете не может быть досаднее, как видеть в доме моем печальных. Если бы я был Королем, то б и старался всевозможно сделать всех моих подданных счастливыми; а кого бы не мог сделать счастливым, тот ступай за границу.
МАЙОР. И так бы вы стали делать людей счастливыми только для того, чтоб не видать около себя печальных лиц?
ГРАФ. Конечно.
МАЙОР. Это правило отзывается эгоизмом.
ГРАФ. Ну, полно, братец, мы все эгоисты и все себя только любим, с тою лишь разницею, что один более; а другой менее; один обнаруживает свой эгоизм, а другой умеет его скрывать.
МАЙОР. Теперь я не расположен с вами о том спорить.
ГРАФ. Об этом когда-нибудь поговорим мы за трубкою табаку. – A propos! Что делается с госпожою Миллер?
МАЙОР. A propos! это ? propos des bottes!
ГРАФ. За что ж сердиться!
МАЙОР. Она отдохнула.
ГРАФ. Будет ли она ужинать?
МАЙОР. Нет.
ГРАФ. А сестра твоя?
МАЙОР. Сомневаюсь.
ГРАФ. Провал вас всех возьми. Поди за мной, Биттерман, прочти мне за столом пару своих писем.
БИТТЕРМАН. С величайшим удовольствием, Ваше Высокографское Сиятельство. (Граф и Биттерман уходят.)
МАЙОР (несколько минут стоит неподвижно). Обманчивая надежда! Мечтательное облако будущего блаженства! я простираю к тебе объятия и ты претворяешься в воздух. – Бедный Горст! загадка решена. Она жена твоего друга. Но что ж! не пустым словопрением, но самим делом мне надобно опровергнуть то, что Граф теперь сказал. Я сам не могу быть счастлив; но может быть в моей власти соединить опять две добрые души, разлученные коварством судьбы. Мужайся, Горст! слабоумные только сетуют при неудачных предприятиях; твердый человек благородною деятельностью преодолевает малодушие, которое подавить его хочет.

ЯВЛЕНИЕ IV

ГРАФИНЯ, ЭЙЛАЛИЯ И МАЙ0Р.

ГРАФИНЯ. Пойдем в сад, любезная моя, на свежий воздух.
ЭЙЛАЛИЯ. Теперь я здорова – На что вы так обо мне беспокоитесь? (С просьбою.) Лучше, если бы вы меня оставили одну.
МАЙОР. Никак, сударыня; время дорого теперь. Он завтра же хочет уехать; подумаем вместе о средствах, как бы вас примирить с вашим супругом.
ЭЙЛАЛИЯ. Как, сударь! разве история моя вам известна?
МАЙОР. Так, известна. Мейнау с самых юных лет друг мне. Мы служили вместе от кадета до капитана. Мы семь лет были в разлуке. Случай ныне опять нас свел, и сердце его открыто мне.
ЭЙЛАЛИЯ. Теперь я чувствую, как тяжело преступнику сносить взор честного человека! -  Ах, Графиня! скройте меня от самой себя. (Склоняет лицо свое к Графининой груди.)
МАЙОР. Если б нелицемерное раскаяние и беспорочная жизнь не могли заглаждать слабостей в глазах людских, то чего ж бы могли мы когда-нибудь надеяться от Бога? -  Нет, вы довольно пострадали. Порок отнял у дремлющей добродетели владычество в сердце вашем на одну только минуту. Пробудившейся добродетели нужен был один взгляд, чтоб навек изгнать из него этот порок. -  Я знаю моего друга. Он рассуждает твердо как муж, а чувствует нежно как женщина. Я спешу к нему, сударыня, как уполномоченный вами. Я буду стараться об вас с жаром дружества, чтоб, оглянувшись некогда на протекшую свою жизнь, мог припомнить себе доброе дело, которое при старости послужит мне утешением. До радостного свидания. (Хочет идти.)
ЭЙЛАЛИЯ. Что вы хотите делать? остановитесь! – нет, никогда! – Честь супруга моего для меня священна. Я люблю его несказанно; но никак не могу быть опять его женою, даже и тогда, хотя бы он сам был столь великодушен, что б захотел меня простить.
МАЙОР. Что вы говорите, сударыня,
ЭЙЛАЛИЯ. Не думайте обо мне, как об ребенке, который желает лишь избегнуть наказания. Что ж бы было в моем раскаянии, когда б я надеялась чрез то получить другую выгоду, кроме той, чтоб совесть не так сильно меня мучила?
ГРАФИНЯ. Но если ваш супруг сам …
ЭЙЛАЛИЯ. Этого он не сделает, да и сделать не может.
МАЙОР. Но он еще вас любит.
ЭЙЛАЛИЯ. Должно, чтоб он перестал любить меня. Он должен отделить свое сердце от такой слабости, которая его бесчестит.
МАЙОР. Непонятная женщина! Итак, вы мне ничего не хотите препоручить?
ЭЙЛАЛИЯ. Ах! сударь, я имею до вас две просьбы, которых исполнение всегда лежало у меня на сердце. Мне часто в чрезмерной моей горести, когда я отчаивалась иметь в жизни утешение, приходило на мысль, что спокойнее буду, если судьба исполнит мое желание, давши мне видеть моего супруга еще один только раз, чтоб я могла признаться ему в вине своей, и потом навек с ним разлучиться. И так первая моя просьба состоит в том, чтоб он позволил мне поговорить с ним несколько минут, если ему не отвратителен вид мой. Но не подумал бы он, что я покушаюсь на это для того, чтоб получить от него прощение. Уверьте его, что я не хочу восстановить честь свою на счет его чести.  Вторая моя просьба – узнать о детях моих.