Навигация: Начало > Август Коцебу «Ненависть к людям»

Август Коцебу «Ненависть к людям»

ЭЙЛАЛИЯ (не отвечая ничем на сию учтивость). Конечно, прекрасное время выманило графа из города?
МАЙОР. Нет, сударыня, не то. Вы знаете, что для него все равно, ненастье или ведро, весна или зима, а только б в доме его царствовало вечно лето. Это значит, чтоб всегда была с ним добрая его жена, два-три веселых приятелей и сытный стол.
ЭЙЛАЛИЯ. Граф любви достойный последователь Эпикуру; всегда весел и каждою минутою своей жизни умеет наслаждаться. – Надо сказать, что Граф любимец счастия не столько по знатности своей и по богатству, а более по здоровому и веселому своему сложению. Больные нервы и медленно обращающаяся кровь могли б сделать Графа несчастным и в самых объятиях любви достойной вашей сестрицы.
МАЙОР (час от часу в большее приходит удивление). Очень справедливо сударыня. – Изнеженный мой зять кажется, что еще более хочет чувствовать и утвердить свое счастие. Он оставил службу, чтоб жить совершенно по своей воле.
ЭЙЛАЛИЯ (несколько шутливо). Это продлит жизнь его.
МАЙОР. Я 6оюсь только, чтоб уединение не сделалось ему, наконец, в тягость.
ЭЙЛАЛИЯ. А я, сударь, думаю, что уединение во всяком человеке с невинным сердцем увеличивает каждое в жизни удовольствие.
МАЙОР. В первый раз я слышу такую похвалу уединению из прекрасных уст.
ЭЙЛАЛИЯ. Вы мне делаете честь на счет моего пола.
МАЙОР. Но давно ли здешнее уединение обладает столь любви достойною защитницею?
ЭЙЛАЛИЯ. Я живу здесь около трех лет.
МАЙОР. И будто никогда не имели ни малого желания быть в городе и в толпе людей.
ЭЙЛАЛИЯ. Не имела, сударь.
МАЙОР. Это знак или весьма суровой, или благовоспитанной души; но стоит только на вас взглянуть, чтобы узнать, к которым из них вы принадлежите.
ЭЙЛАЛИЯ (со вздохом). Может быть, есть еще и третий случай.
МАЙОР. Не спорю, сударыня. – Не желая обидеть ваш пол, скажу вам откровенно, что женщины всегда казались мне не столько сотворенными для уединения, как мужчины. У нас бывает множество упражнений, тысяча рассеяний, которых вы не имеете.
ЭЙЛАЛИЯ. Смею ли спросить, какие?
МАЙОР. Мы ездим верхом, бываем на охоте, играем, читаем, пишем письма и даже быть можем отчасти сочинителями.
ЭЙЛАЛИЯ. Благородную охоту и еще благороднейшую игру я вам, бесспорно, предоставляю; но не думаю, чтоб вы чрез что-нибудь у нас выиграли.
МАЙОР. Я 6ы желал, сударыня, для этого быть целой день свидетелем ваших упражнений.
ЭЙЛАЛИЯ. О, сударь! вы не можете себе представить, как быстро летит время, когда сохраняем мы единообразие вроде нашей жизни. День за днем; утро за утром; смотришь уже и суббота… и воскресенье. – Когда в ясное утро велю я себе вынесть кофе на двор и сяду на траве, тогда приятный образ повсюду оживляющегося упражнения и деятельности беспрестанно около меня возобновляется: выгоняют скотину, крестьяне идут на работу, и, проходя мимо, желают мне веселого и доброго утра. – Все животворится, движется и радуется. – Пробывши два часа свидетельницею столь усладительного зрелища, приступаю я к своим упражнениям. – Глядь, и полдень тотчас. Ввечеру прохаживаюсь из саду в зверинец, из зверинца на луг; сама кормлю птиц, поливаю свои цветы, набираю ягоды, рву с дерев вишни, или смотрю на крестьянских робят, как они играют.
МАЙОР. Все это летние увеселения. Но зимой! зимой!
ЭЙЛАЛИЯ. Зима имеет свои приятности. Когда на дворе подымется метель и бьет в окны снег то не весело ли, севши перед камином, увеселять и питать душу чтением, в ожидании, пока солнце весною опять покажется с такою же теплотою? Иногда играю я на клавикордах Моцартовы сонаты, или пою про себя Паизиелловы арии.
МАЙОР. Счастлив, кто может так хорошо расположить свои упражнения!
ЭЙЛАЛИЯ. А городская жизнь, Боже мой! с какою алчностью поглощает она драгоценное время! Там должна я нынче ехать в гости, завтра принимать тягостные посещения, готовить себе наряды, заботиться, тратиться. В деревне этого никто не спросит; для здешних жителей я всегда по моде одета.
МАЙОР. Однако ж как не захотеть иногда видеть людей?
ЭЙЛАЛИЯ. Разве мне этого недостает? Ах, сударь! я вижу людей, которые имеют вид здоровее и веселее городских ваших скелетов; а притом я имею, кроме Господина Биттермана и Петра, еще совсем особливую компанию, которая меня иногда сердечно увеселяет. Это жены здешних крестьян. Зимою по вечерам приходят они ко мне прясть; я сажусь между ими, они со мною разговаривают и подают мне разные наставления об льне и коноплях, о молоке, масле и о подобном тому. – Эти добрые души все меня любят, потому что я всегда у них требую совета; а чрез то не только не чувствуют они унижения, да еще и почитают себя за важных людей.
МАЙОР. Подлинно так, сударыня! если кто в свете умеет высасывать из каждого цветка мед, так это вы. (Эйлалия испускает непроизвольный вздох.)

ЯВЛЕНИЕ III

ПЕТР и ПРЕЖНИЕ, вскоре потом СТАРИК.

ПЕТР. Что мне с ним делать? Я не мог его удержать; он уже на лестнице.
ЭЙЛАЛИЯ. Кто?
ПЕТР. Старик Товий; если бы вы давича приказали мне спустить на него Султана, то бы он у меня и ног не утащил. (Уходит.)
СТАРИК (врываясь в двери). Мне надобно… пустите меня, ради Бога, пустите.
ЭЙЛАЛИЯ (в великом замешательстве). Мне теперь недосуг, старичок. Ты видишь, что я не одна.
СТАРИК. Ах! этот господин простит мне.
МАЙОР. Чего ты хочешь?
СТАРИК. Я хочу благодарить. Благодеяния тягостны, когда не допускают сказать, что их чувствуешь.
ЭЙЛАЛИЯ. Завтра, любезный старичок, завтра.
МАЙОР. Оставьте скромность свою, сударыня! позвольте ему облегчить свое сердце, да и меня не лишите удовольствия быть свидетелем такого явления, которое даст мне знать внятнее вашего разговора, сколь благородно препровождаете вы свое время. – Говори, старик, говори!
СТАРИК. О когда б каждое слово мое могло испросить вам Божие благословение! – Я лежал в своей хижине, всеми покинут, лихорадка беспрестанно меня мучила, ветер свистал сквозь щели развалившегося моего жилища, и дождь ливмя лил в перебитые окна. Тогда мне нечем было даже ног обернуть; одна только любимая моя собака меня согревала и не отходила прочь. Но скоро не осталось у меня куска хлеба и для верного сотоварища старости моей. Ах! тогда явились вы мне в виде Ангела. Утешительный и приятный ваш голос подействовал надо мною несравненно сильнее ваших лекарств, сильнее ваших супов, которые вы мне ежедневно присылали, и вина, которым вы меня укрепляли. Я выздоровел, и нынче в первой раз на солнце принес Господу Богу благодарение, а теперь пришел к вам, сударыня. Позвольте мне омочить слезами благодетельную вашу руку! позвольте мне обнять ваши колена! (Хочет упасть, но Эйлалия не допускает.) Для вас Бог благословил мою старость. Чужестранный господин, который там близ меня живет, пожаловал мне нынче кошелек золота, чтоб я выкупил своего Ивана. Я теперь иду в город, и выкуплю на эти деньги своего Ваню; он приведет мне добрую невестку; и, может быть, я доживу еще до тех пор, что стану нянчить на своих руках внуков моих. – Как весело будет для вас, когда вы пройдете мимо моей счастливой хижины! – Тогда вы сами себе скажите: вот это мое дело!
ЭЙЛАЛИЯ (упрашивая его). Перестань, старичок, пожалуй, перестань.
СТАРИК. Так, я перестану для этого, что не могу сказать всего того, что чувствует мое сердце; на нем начертаны ваши милости. Сам Бог это видит, и да наградит Он вас за то. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ IV

ЭЙЛАЛИЯ и МАЙОР.

ЭЙЛАЛИЯ (потупив глаза, сражается с замешательством, пристойным в таком положении доброй душе. Майор стоит против нее и кидает на нее от времени до времени взоры, в которых изображается нежность и удивление. Эйлалия старается завесть другой разговор). Мне удивительно, что Граф до сих пор не едет.
МАЙОР. Он, сударыня, любит покойно ездить, а при том и дорога не очень хороша. Его медленность доставила мне такой разговор, которого я никогда не забуду.
ЭЙЛАЛИЯ (улыбаясь). И! сударь, к чему так обижать людей!
МАЙОР. Почему я обижаю их?
ЭЙЛАЛИЯ. Потому что будто такие явления редко видите.
МАЙОР. Действительно, сударыня, вы это угадали. – И я нынче – признаюсь – совсем не 6ыл приготовлен к такому знакомству, как ваше. – Я чувствую в себе великое удивление. – Когда Биттерман сказал мне ваше имя – то кто бы подумал, что под таким обычайным именем -
ЭЙЛАЛИЯ (скоро речь его перерывая). Была скрыта не совсем обыкновенная женщина? (Шутя.) Я вам советую читать того писателя, который сказал, что доброго человека без имени должно выше ценить, нежели глупца, которого древность простирается за несколько сот лет. – Извините, сударь, что я начинаю слишком вольно говорить: женщины очень легко заговариваются.
МАЙОР. И умеют очень искусно переменять разговоры. Кажется, что речь была об вашем имени.
ЭЙЛАЛИЯ (шутя). Оно никогда не будет славнее теперешнего.
МАЙОР. Извините меня в моем любопытстве. Вы были – (боязливо) или и теперь замужем?
ЭЙЛАЛИЯ (вдруг после веселого положения принимает на себя печальную важность и отвечает горестно). Так, сударь, я была замужем…
МАЙОР (любопытство которого всегда остается в границах строжайшей благопристойности). Но теперь… вдова? -
ЭЙЛАЛИЯ. Оставьте этот разговор. В человеческом сердце есть такие струны, до которых если дотронешься, то отдается иногда очень печальный расстроенный тон. Сделайте милость. -
МАЙОР. Понимаю. (Молчит с почтением.)
ЭЙЛАЛИЯ (помолчав, старается привесть себя в прежнее положение). Право, поучиться было у господина Биттермана его ухваткам. Нет ли, сударь, в столице чего нового?
МАЙОР. Ничего важного. Впрочем, мне неизвестно, что вам нужно знать: с кем вы там знакомы?
ЭЙЛАЛИЯ. Я? – ни с кем.
МАЙОР. Так вы не здесь родились?
ЭЙЛАЛИЯ. Нет, сударь, не здесь.
МАЙОР. Смею ли спросить, какая поднебесная…
ЭЙЛАЛИЯ. Была столь счастлива, что произвела меня на свет? – Я немка, сударь; священная Римская Империя мое отечество.
МАЙОР. Подлинно, что вы все умеете скрывать, кроме ваших достоинств.
ЭЙЛАЛИЯ. В этом должны вы извинить женское тщеславие.