Август Коцебу «Ненависть к людям»

МАЙОР. Если человеколюбие и дружество имеют над ним некоторую власть, то он ни минуты не умедлит согласиться на ваше желание. Я поспешу к нему.
ГРАФИНЯ. Поскорее, братец.
ЭЙЛАЛИЯ. Услыши, Боже! мою молитву!
(Майор уходит)
ГРАФИНЯ. Пойдем за ним, и будем ждать его в липовой аллее: может быть, что он возвратится к нам с надеждою и утешением.
ЭЙЛАЛИЯ (оцепенев). Как терзается злосчастное мое сердце! Здесь мой супруг – там мои дети. Здесь протекшие утехи – и страх будущего – там радость матери при свидании с детьми. Ах, Графиня! 6ывают такие минуты, в которые целые годы проживает человек; минуты, которые могут черные волосы сделать седыми, и на юношеских щеках произвесть глубокие морщины.
ГРАФИНЯ. Так точно, печаль скорее, нежели старость, разрушает здоровье. Но таких минут должно избегать. Пойдем! солнце скоро закатится. Зрелище природы прогоняет уныние.
ЭЙЛАЛИЯ. Справедливо. Заходящее солнце есть зрелище несчастных…
ГРАФИНЯ. Которым не надобно забывать и того, что утро опять настанет. (Обе уходят.)

ЯВЛЕНИE V

Театр превращается опять в уединенное место, которое пред жилищем Мейнау.

МАЙОР (один). Во всей подсолнечной находится одна только такая чета. Им не должно быть разлученным; он должен простить ее. – Но роль, которую принял я на себя, труднее, нежели как сначала подумал. Что буду отвечать ему, когда он мне противуположит привидение чести? когда он меня спросит, разве хочу подвергнуть его общественному поруганию? Как его уговорить? он прав. Простивши такую жену, должно будет весь стыд ее обратить на себя. Хотя Эйлалию и можно по молодости извинить: пятнадцатилетнее обольщенное творение, которое столь долго, столь жестоко, столь искренно раскаивалось! но свет на то не смотрит. – Свет! теперь он должен тебя убегать, от тебя он должен отказаться: Эйлалия стократно за это награждает. Она владычествует еще над его сердцем, и на этом я основываю счастливый успех своего предприятия.

ЯВЛЕHИЕ VI

МAЙOP, ФРАНЦ с ВИЛЬГЕЛЬМОМ и АМАЛИЕЮ, детьми Мейнау.

ВИЛЬГЕЛЬМ. Я устал.
АМАЛИЯ. И я также.
ВИЛЬГЕЛЬМ. Далеко ли нам еще до дому?
ФРАНЦ. Нет, не далеко; мы тотчас дойдем.
МАЙОР. Постой! что за дети?
ФРАНЦ. Дети моего господина.
ВИЛЬГЕЛЬМ. Не батюшка ли это?
МАЙОР. Какая мысль! как молния пролетала сквозь голову. Выслушай, старик. я знаю, что ты любишь своего господина. – Здесь произошли чудные дела.
ФРАНЦ. Какие дела?
МАЙОР. Господин твой нашел свою жену.
ФРАНЦ. Не уж ли? Ах! как я рад!
МАЙОР. И это Госпожа Миллер.
ФРАНЦ. Она его жена? Теперь и еще больше рад.
МАЙОР. Но он не хочет жить с нею.
ФРАНЦ. Возможно ли?
МАЙОР. Надобно стараться не допустить его до того.
ФРАНЦ. Конечно.
МАЙОР. Нечаянное присутствие детей может дать делу совсем другой оборот.
ФРАНЦ. Как это?
МАЙОР. Возьми этих малюточек и скройся с ними в этой хижине. Через четверть часа ты более узнаешь.
ФРАНЦ. Но -
МАЙОР. Пожалуй, не говори ничего: время дорого.
ФРАНЦ. Когда так – извольте. Подите, дети! (Идет с ними в хижину.)
МАЙОР. Прекрасно! от этой небольшой хитрости я многого ожидаю. Если кроткий взор матери не в силах будет его тронуть, то невинная детская улыбка найдет путь к его сердцу.

ЯВЛЕНИЕ VII

БAPOH МЕЙНАУ и МAЙOP.

МАЙОР (идет к нему навстречу). Поздравляю тебя, Мейнау.
МЕЙНАУ. С чем?
МАЙОР. Ты опять ее нашел.
МЕЙНАУ. Покажи нищему сокровище, которое он прежде имел, и назови его счастливым!
МАЙОР. Для чего и назвать, если только от него самого зависит опять сделаться столь же богатым, как и прежде?
МЕЙНАУ. Понимаю. Ты посланник моей жены; но из этого ничего не будет.
МАЙОР. Узнай лучше жену свою. Так, я от нее прислан, однако без всякого полномочия заключить мир. Та, которая тебя несказанно любит, которая не может быть и не будет счастливою без тебя; сама не хочет, чтоб ты простил ее, потому что – как она изъясняется – не можно соединить твоей чести с такою слабocтию.
МЕЙНАУ. Вздор! меня этим не о6манешь.
МАЙОР. Опомнись, Мейнау! что ты говоришь? она редкая женщина.
МЕЙНАУ. Сказать ли тебе, брат, как все это клеится? Я уже четыре месяца живу здесь, и Эйлалия это знала. -
МАЙОР. Она это знала! – Она в первый раз нынче увидела тебя.
МЕЙНАУ. Пусть она обманывает дурака. Послушай только далее! Она, конечно, очень знала и то, что я не такой человек, чтоб можно было обыкновенными средствами уловить мое сердце. Для этого она употребила хитрые и сокровеннейшие вымыслы. Она стала представлять из себя благодетельную женщину, и все для того только, чтоб дела ее до меня доходили. Она сделалась благочестивою, скромною, уединенною чтоб возбудить во мне любопытство. И, наконец, нынче вздумала играть роль суровой, отрекается от моего прощения, чтоб чрез это коварное великодушие выманить у меня прощение.
МАЙОР. Мейнау! я слушаю тебя с негодованием. Воля твоя, это безумие простительно только такому человеку, который в свете много раз был обманут. Жаль, что целое замысловатое здание одним дуновением опрокидывается. Жена твоя решительно сказала, что она никак не примет твоего прощения; даже и тогда, если б ты сам сделался столь слаб, чтоб пожертвовал своею честью любви. Итак, к чему теперь все эти мнимые сокровенные умыслы? Право брат, в таком хитросплетении может подозревать только голова человеконенавистника.
МЕЙНАУ. Но скажи мне, зачем же ты теперь ко мне пришел?
МАЙОР. Я пришел к тебе, как друг твой и старинный товарищ в учении и на войне, заклинать тебя всем, что есть свято, чтоб ты не отвергал этой женщины; право, не найдешь ты опять подобную ей.
МЕЙНАУ. Пожалуй, не заботься об этом.
МАЙОР. Признайся, Мейнау, что ты еще любишь ее.
МЕЙНАУ. Люблю, к сожалению моему.
МАЙОР. Нелицемерное раскаяние давно загладило вину ее. Что мешает тебе сделаться опять столь же счастливым, как ты был прежде.
МЕЙНАУ. Жена, которая однажды нарушила супружескую верность, может это сделать и в другой раз.
МАЙОР. Эйлалия не такова. Прости меня, брат, что я большую часть вины ее на тебя обращу.
МЕЙНАУ. На меня!
МАЙОР. На тебя. Для чего ты женился на такой молодой и неопытной девушке? И от двадцатипятилетнего человека едва можно ли еще требовать твердых правил; а ты искал того в четырнадцатилетнем ребенке. Однако ж оставим это. Она погрешила – и пострадала за то. В продолжение трех лет поведение ее так беспорочно было, что и самое черное злословие не открыло бы чрез увеличивательное стекло свое в этом солнце ни малейшего пятна.
МЕЙНАУ. Когда я всему этому и поверю – признаюсь тебе, что охотно этому верю – но со всем тем она не может быть опять моею. (С горьким смехом) Ха! ха! ха! какая будет пирушка, когда я с беглою своею женою опять в свет появлюсь! Как станут все смеяться, шептать друг другу на ухо, указывать на меня пальцами ….
МАЙОР. Но ты можешь удалиться от противных для тебя обществ. Я думаю, что это не 6удет стоить тебе ни одного вздоха. Кто три года жил, будучи доволен сам собою, тот в объятиях Эйлалии смело может всю жизнь свою посвятить уединению.
МЕЙНАУ. Понимаю ваш умысел; вы сговорились с сердцем моим против моего разума; но вам не удастся. Пожалуй, не говори мне более ни слова, или я тотчас уйду.
МАЙОР. Я исполнил, как друг, свою должность. Теперь явлюсь посланником от твоей жены… Она просит тебя, чтоб ты с нею поговорил в последний раз; она хочет с тобою проститься; в этом утешении ты не можешь ей отказать.
МЕЙНАУ. О! я и это понимаю. Она ласкает себя тем, что твердость моя от слезы ее умягчится; но в этом ошибается. Пусть она придет.
МАЙОР. Она тотчас будете здесь и заставит тебя почувствовать, как ты заблуждаешься. (Хочет идти.)
МЕЙНАУ. Еще одно слово, Горст. Отдай ей эти вещи; они ей принадлежат.
МАЙОР. Ты сам можешь это исполнить. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ VIII

БАРОН МЕЙНАУ (один). Ах, Мейнау! последняя счастливая минута в жизни твоей приближается. Ты еще раз увидишь ее; увидишь ту, к которой вся душа твоя прилеплена. – Чтоб не кинуться мне к ней навстречу, чтоб не прижать ее к этому трепещущему сердцу! – Что это! оскорбленному ли супругу так говорить! Ах! теперь я чувствую, что умозрительное привидение, которое мы честию называем, существует только в нашем уме, а не в сердце. – Будь непоколебим, Мейнау! этому не бывать иначе. – Я должен говорить с нею важно; однако ж кротко. Буду остерегаться, чтоб из уст моих не вырвалось никакого упрека. – Так, раскаяние ее истинно; тщетно недоверчивый мой разум выискивает подозренья. – По крайней мере, я обязан облегчить ее жребий. Ей не должно служить из куска хлеба. Ей должно жить независимою. Ей должно иметь столько, чтоб было чем удовлетворять склонности своей к благотворениям! (Оглядывается и содрогается.) Ах!.. они идут!.. оскорбленная гордость, пробудись! обиженная честь, подкрепи меня!

ЯВЛЕНИЕ IX

БAPОН МЕЙНАУ, ЭЙЛАЛИЯ, ГРАФИНЯ И МАЙОР.

ЭЙЛАЛИЯ (идет медленно и с трепетом наклоняется к Графине, которая старается ее ободрить). Оставьте меня, Графиня! Я имела некогда довольно твердости проступиться; Бог мне даст теперь силы и пострадать за то. (Приближается к мужу своему, который с отвращенным лицом в великом движении ожидает, чтоб она начала говорить.) Мейнау!
МЕЙНАУ (кротким, но дрожащим голосом, не смотря на нее, отвечает). Чего ты хочешь от меня, Эйлалия?
ЭЙЛАЛИЯ (с великим смущением). Нет – ради Бога! – к этому я не приготовилась. – Ах! этот голос пронзает мое сердце! Это ты – это дружеское ты! – нет! ради Бога! – Великодушный муж! – грубый, жестокий голос должен быть для слуха преступницы!
МЕЙНАУ (старается голосу своему придашь более твердости). Что вы, сударыня?
ЭЙЛАЛИЯ. Ах! облегчите мое сердце, будьте столько снисходительны, делайте мне упреки …
МЕЙНАУ. Упреки? вот они на  моих бледных щеках, вот они на впадших моих глазах. Этих упреков не могу я скрыть от вас.
ЭЙЛАЛИЯ. Если бы я имела ожесточенное сердце, то бы прием ваш был для меня благодеянием; но я раскаивающаяся преступница, и великодушный ваш прием тяготит меня, в ничто обращает. – Так, мне самой должно поведать стыд свой! Я до тех пор не найду для себя спокойствия, пока не облегчу сердца моего признанием