Август Коцебу «Ненависть к людям»

НЕИЗВЕСТНЫЙ (одумавшись, подает ему руку). Прости меня.
ФРАНЦ (целует оную). Ах, сударь! видно, что с вами очень жестоко поступлено было прежде, нежели породилась в сердце вашем такая страшная ненависть к людям и такие ужасные подозрения о добродетели и честности.
НЕИЗВЕСТНЫЙ. Ты отгадал. – Оставь меня в покое. (Кидается на скамью, вынимает из кармана Юнговы “Ночи” и читает.)
ФРАНЦ (про себя, рассматривая его). Опять принялся за чтение. Всякий день так бывает. Прекрасная природа не имеет для него никакой приманчивости, а жизнь никакой прелести. Я в три года ни однажды не видал, чтоб он когда-нибудь засмеялся. Что из этого будет? Он сам себя убивает! – Пусть бы он любил хотя какое животное, собачку, либо птичку какую… потому что человеку надобно хоть что-нибудь да любить на свете. Или пусть бы он разводил цветы, собирал бы бабочек… а то, кроме чтения, ничего не делает; когда ж заговорит, то ничего не услышишь от него, кроме проклятия на весь род человеческий.
НЕИЗВЕСТНЫЙ (читает). “Оставя мечты, где дух мой блуждался бесчувствен в лабиринте воображения, пробуждаюсь я паки к разуму, сему светильнику, небесами в человеке возженному; и сколь точно нежнейшие любовники в условленный час приходят в назначенное место, столь же точно я беседую с моею горестию”. (Старик выходит.)
ФРАНЦ. Подлинно, что горесть может сделаться удовольствием для такого человека, которой привыкнет всегда грустить; только не знаю, не обманывается ли в таком случае разум.

ЯВЛЕНИЕ VI

СТАРИК, выходя из хижины, и ПРЕЖНИЕ.

СТАРИК. О! как это хорошо, когда после семи долгих недель выйдешь обогреться на солнце! Я так забылся от радости, что и не поблагодарил Господа Бога. (Складывает свою шапку между обеими руками, взирает на небо и молится. Неизвестный, опуская книгу, смотрит на него со вниманием.)
ФРАНЦ (к Неизвестному). Старик имел мало радости в жизни, но и за малое благодарит Бога.
НЕИЗВЕСТНЫЙ. Это оттого, что надежда все еще водит его на своих помочах.
ФРАНЦ. Тем лучше! надежда питает жизнь человеческую.
НЕИЗВЕСТНЫЙ. И всех в свете немилосердно обманывает. (Старик, надев между тем опять шапку, приближается.)
ФРАНЦ. Здорово, старик! Бог тебя поднял?
СТАРИК. Воля Его святая. Бог и помощь той честной Госпожи на год на другой продлили мне жизнь.
ФРАНЦ. Однако ж мне кажется, что тебе недолго остается пожить на сем свете; ты уже очень стар.
СТАРИК. Да, уж осьмой десяток наступил; нельзя думать теперь о радостях.- Но зато есть еще другая жизнь.
ФРАНЦ. Тебе бы должно было негодовать на судьбу, которая почти из гроба опять возвращает тебя в свет. Несчастные смерть не почитают за зло.
СТАРИК. А почему я несчастлив? Разве я не пользуюсь, также как и вы, этим прекрасным утром? Слава Богу! теперь я опять на ногах. Поверь мне, сударь, что когда человек, выздоровевши, выйдет в первый раз на свежий воздух, то почитает себя в ту минуту счастливейшим творением на земли.
ФРАНЦ. Только очень скоро привыкает к этому счастию.
СТАРИК. Так; но не в мои уже лета. Под старость больше берегут свое здоровье; целых бутылок с вином уже не опоражнивают, но исподволь, так сказать, глотают последние капли. То же самое бываете и с радостию. Я подлинно в свете много пострадал и еще стражду, только умирать не хочу. Когда отец мой лет сорок тому назад скончался и оставил мне эту хижину, тогда я, будучи еще молод и здоров, взял за себя добрую и проворную бабу. Мы жили в достатке и прижили пятерых детей. Лет девять или десять я провел, благодаря Бога, спокойно и весело, как вдруг двое из детей моих померли один за другим. Я это вытерпел; наступил великий голод. Жена моя помогала мне честно его сносить. Но спустя четыре года Бог и ее взял; а потом от пятерых детей остался у меня только один сын. Подлинно, что это был удар за ударом. Я долго не мог оправиться, но время и Божия помощь облегчили тоску. Жизнь опять стала мне мила. Сын подрос и пособлял мне работать. А теперь и последнего взяли у меня. Воля Его святая! Жаль только, что я работать уж не могу, одряхлел. Если бы не Госпожа Миллер, то б пришлось мне умирать с голоду.
ФРАНЦ. И жизнь все-таки приятна для тебя?
СТАРИК. А для чего ж не так – когда есть еще в свете такое, что меня к нему привлекает? Разве нет у меня сына?
ФРАНЦ. Теперь Бог знает, увидишь ли ты его опять когда.
СТАРИК. Однако ж он еще жив.
ФРАНЦ. А может быть и умер.
СТАРИК. Умер! Если и так, то пока я точно о том не знаю, до тех пор он будет жить у меня в сердце. Эта мысль сберегает мою собственную жизнь. Ах, сударь! хотя бы сына моего и не стало, однако ж бы я неохотно умер; потому что вот еще моя хижина, в которой я родился и воспитан; вот еще старая липа, которая вместе со мною выросла. Почти стыдно сказать, у меня есть еще старая верная собака, которую я люблю.
ФРАНЦ. Собака!..
СТАРИК. Так, собака, смейся, как хочешь. Эта добросердечная Госпожа Миллер была однажды в этой хижине. Лишь она переступила через порог, то старая Фидель заворчала на нее. “Для чего ты не кинешь эту гадкую собаку, – сказала она мне, – когда тебе и самому нечем кормиться?” – “Ах, сударыня, – отвечал я ей,  – если я ее кину, то кто ж будет тогда любить меня?”
ФРАНЦ (к Неизвестному). Не погневайтесь, милостивый государь, мне хотелось, чтоб вы все это услышали.
НЕИЗВЕСТНЫЙ. Я слышал.
ФРАНЦ. Вам должно взять пример с этого старика.
НЕИЗВЕСТНЫЙ (помолчав, отдает ему книгу). На, отнеси в горницу и положи ее на столик. (Франц уходит.)
НЕИЗВЕСТНЫЙ. Сколько тебе дала Госпожа Миллер?
СТАРИК. Ах! эта ангельская душа пожаловала мне так много, что я могу теперь запастись всем нужным для наступающей зимы.
НЕИЗВЕСТНЫЙ. Не больше?
СТАРИК. Да и на что мне больше? разве для того, чтоб выкупить моего Ивана. – Но может быть, что она и не в состоянии мне больше дать.
НЕИЗВЕСТНЫЙ (дает ему в руки полный кошелек). На, выкупи своего Ивана. (Сказав сие, поспешно удаляется.)
СТАРИК. Что это? (Открывает кошелек и видит его полон золотых денег.) Ах, Боже мой! (Снимает шапку, падает на колени и в безмолвии благодарит Бога.)

ЯВЛЕНИЕ VII

ФРАНЦ и СТАРИК.

СТАРИК (идучи к нему навстречу). Посмотри-ка! упование на Бога никого не постыдит. (Держа перед ним кошелек.) Вот щедрое Божие благословение!
ФРАНЦ. Но кто тебе это дал?
СТАРИК. Твой честный господин; да наградит его за то сам Бог.
ФРАНЦ. Чудный человек! Так для того-то он и отослал меня отсюда с книгою; ему не хотелось, чтоб кто-нибудь видел, как он делает добро.
СТАРИК. И даже не принял от меня благодарности. Он ушел прежде, нежели я мог опомниться.
ФРАНЦ. Он таков.
СТАРИК. Теперь, сударь, теперь я пойду так скоро, сколько дряхлые мои ноги могут мне позволить. Ах! приятный поход! – я иду выкупить моего Ивана. Как он обрадуется! В деревне есть у него на примете добрая девка. – Какая радость! какая радость! Боже! сколь Ты милосерд! Долголетние страдания не в силах истребить воспоминания прежних радостей, и одна веселая минута может выгнать из памяти горесть многих лет. – Я иду; перескажи радость мою своему господину; это будет для него приятнее моей благодарности.  (Идучи.) Ах! для чего я не могу бежать, для чего не могу лететь. – (Вдруг останавливается.) Постой это будет не справедливо. Мой старый товарищ должен со мною же идти. Он со мною голодал и скучал, то и радоваться должен вместе. О! как вспрыгается Фидель, увидевши Ваню! (Уходит в хижину.)
ФРАНЦ (смотрит за ним вслед). Для чего я не богат! В эту минуту я завидую богатству. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ VIII

Театр переменяется и представляет комнату в замке.

ЭЙЛАЛИЯ (входит с письмом в руках). Это мне неприятно; я так привыкла уже к уединенной жизни. Правда, что спокойствие духа не всегда приобретается в уединении. Ах! совесть неразлучна с нами; ни монастыри, ни пустыни не могут скрыть от нее человека. Однако ж… здесь я свободно проливала слезы, и когда печаль снедала мое сердце, никто не видал расплаканных глаз моих, никто не досаждал мне вопросами, о чем я плачу. Я могла ходить здесь по долинам и лугам, и никто не видал, что совесть моя всюду гонялась за мной и не давала мне покою. – А теперь обязана я всякую минуту быть вместе с ними, разговаривать, в ясные дни прогуливаться, а в ненастье даже забавлять их. – Когда возьму в руки книгу, тотчас начнут они спрашивать: “что вы читаете? Расскажите, что в этой книге: или бросьте эту скучную книгу! к чему беспрестанно читать?” Ах! я бы желала, чтоб они целый век прожили в городе на своих балах и гуляньях, в клубах и в собраниях, и там бы друг на друга зевали, друг друга обманывали и осмеивали. – И будут нынче! (Смотря на письмо.) Ах! это для меня очень неприятно! Я не могу из письма точно понять, что значит приезд их в деревню; минутная ли то прихоть, или расположение на долгое время. Я даже опасаюсь последнего: тогда-то прощай мое уединение, которое столь часто возвращало спокойствие моему сердцу! Прощай, чтение! Пустое болтанье заступит твое место. Здесь, где восходящее солнце изображалось только в слезах моих, теперь будет поздравлять меня с утром охотничий рог и собачий вой. – Все это, однако ж, еще сносно для меня; но когда Графиня станет оказывать мне знаки своей привязанности и даже почтения, то я должна буду каждую минуту чувствовать, что того не заслуживаю. Тогда вдруг совесть начнет терзать меня. – Ах! если – одна мысль в трепет приводит! – если этот замок сделается всесветным сборищем, куда случайно вмешаться могут и некоторые из прежних моих знакомых! – сколь бедственно будет это для меня! хотя в целом свете всего только двое глаз, которых я должна страшиться.

ЯВЛЕНИЕ IX

ПЕТР и ЭЙЛАЛИЯ.

ПЕТР. Ну, вот и я!
ЭЙЛАЛИЯ. Ты уж и возвратился?
ПЕТР. Что, не проворен ли я? а я еще дорогою бабочку изловил, да с полчаса проболтал.
ЭЙЛАЛИЯ. Болтать я позволяю, только не проговариваться.
ПЕТР. Упаси Боже! нет, я сказал старому Товию, что ему в жизнь свою не удастся узнать, что деньги шли от вас.
ЭЙЛАЛИЯ. Прекрасно!
ПЕТР. А Францу, слуге того незнакомого, хи-хи-хи! я также приставил длинный нос.
ЭЙЛАЛИЯ. Совершенно ли выздоровел старый Товий?