Госпожа министерша

Р а к а. И я. Знаешь, я с трудом купил двенадцать номеров. Этот Карагу платит по двадцати сантимов за штуку, и все ему продают. И эти-то я получил только потому, что крикнул продавцу: «Ты должен мне продать, я сын мандарина!»
Д а р а. Иди, иди, черт тебя побери!
Р а к а. Да нет, я хотел сказать – министра.
Д а р а. Иди лучше купи побольше газет, раз тебе мать велела.
Р а к а. Верно. (Анке.) Пойдем, А-ки-ка! (Уходит.)
А н к а. Может быть, барыне помочь?
Д а р а. Мне помощь не нужна.
А н к а. Как вам угодно. (Уходит.)

IV

Ч е д а,  Д а р а.

Ч е д а (входит с улицы). Ба, да ты вполне серьезно укладываешься?
Д а р а. А что мне делать?
Ч е д а. Подумай, с какой быстротой все идет! Вчера вечером подписали приказ о моем переводе в Иваницу, а нынче утром меня уже освободили от должности.
Д а р а. А когда ты должен уехать?
Ч е д а. Разве я знаю, как твоя мать приказала! Она ведь может сегодня приказать, чтобы завтра я отправился в дорогу. Все зависит от ее распоряжений.
Д а р а. В конце концов пусть хоть завтра. Я буду готова.
Ч е д а. Ты в самом деле решила ехать со мной?
Д а р а. Да, решила. По правде говоря, я не могу больше выносить этого министерского положения: с тех пор как отец стал министром, у нас просто сумасшедший дом.
Ч е д а. Я говорю то же самое.
Д а р а. Кроме того, я не могу выносить этот срам. После того, что написано в газетах, поверь, я не смогу выйти из дому, не посмею смотреть людям в глаза. Хочу в Иваницу, только бы с глаз долой.
Ч е д а. Если б ты знала, какой это скандал. Весь Белград умирает со смеха.
Д а р а. Ужасно!
Ч е д а. Газеты покупаются нарасхват.
Д а р а (показывает). Больше всех покупает мать.
Ч е д а. Она думает, что если уменьшить число газет, то о скандале меньше узнают, она не подозревает, что сегодня вышло вместо трех тысяч шесть тысяч номеров.
Д а р а. Ию, ию, ию!
Ч е д а. Не считая, что каждый номер прочтут четверо.
Д а р а. А знают ли, что все это относится именно к нашему дому?
Ч е д а. Конечно, знают. Узна`ют по именам, а еще больше по тому, что у госпожи Живки, единственной из нынешних министерш, есть замужняя дочь. Все сразу поняли.
Д а р а. А никак нельзя узнать, кто это написал?
Ч е д а. Я знаю
Д а р а. Кто?
Ч е д а. Я тебе скажу, если ты дашь честное слово ничего не говорить матери.
Д а р а. Разве это тайна?
Ч е д а. Да еще какая большая.
Д а р а. Скажи мне, кто написал.
Ч е д а. Я!
Д а р а (роняет платье, которое держала в руках). Что ты говоришь?
Ч е д а. То, что говорю!
Д а р а. Чеда, Чеда, что ты сделал?!
Ч е д а. Пусть видит, я тоже умею пломбировать.
Д а р а. Как ты смел, как ты мог?
Ч е д а. А как она могла угнать меня в Иваницу?
Д а р а. Как ты можешь сердиться, ведь она моя мать!
Ч е д а. А как она могла рассердиться на свою дочь и выслать ее в Иваницу?
Д а р а. Ты нас опозорил, весь дом опозорил!
Ч е д а. Я? Боже сохрани! Она сама опозорила.
Д а р а. Боже мой, боже мой! Я не могу собраться с силами, не могу больше думать. (Плачет.)
Ч е д а. Ну, господи, неужели ты сама не видишь, что настало наконец время преградить путь этой женщине? Разве ты не видишь, что она превратила свой дом в сумасшедший. Не говоря о том, что она выдает тебя замуж при живом муже, она сама распалилась и завела любовника.
Д а р а. Это неправда!
Ч е д а. Я сам своими глазами читал ее любовные письма. Она выхлопотала ему повышение на класс, и, пожалуйста, выйди на площадь, там ты сама услышишь, что весь народ смеется над ней.
Д а р а (ломает руки). Боже мой!
Ч е д а. Если ты можешь терпеть этот позор, то я не могу: мне стыдно показаться на люди; все подталкивают друг друга, шепчутся, подмигивают…
Д а р а. Но разве не лучше было бы сказать ей все это и поговорить с ней серьезно?
Ч е д а. Серьезно поговорить? Разве ты не разговаривала, а что она ответила – устроила тебе сцену с Никарагуа.
Д а р а. Эту сцену устроил ты.
Ч е д а. Да, я, чтобы спасти и тебя и себя. Если бы я этого не сделал, то, по плану твоей матер, без сюртука в комнате у Анки находился бы я, а ты находилась бы в комнате с Никарагуа. Так было бы лучше?
Д а р а. Но…
Ч е д а. Нет, ты только скажи, что было бы лучше?
Д а р а. Хорошо, пусть будет так, но зачем тебе надо было все это помещать в газеты?
Ч е д а. Чтобы подействовать на нее, чтобы она во-время опомнилась.
Д а р а. А ты думаешь, это поможет и все пойдет по-иному?
Ч е д а. Надеюсь. Так как нынче утром в Белграде разразился такой скандал, то не исключена возможность, что будет поставлен вопрос даже о положении отца.
Д а р а. О его положении?
Ч е д а. О, да. Об этом уже много говорят. Есть и такие, которые думают, что после всего этого он просто заболеет…
Д а р а. Бедный отец!
Ч е д а. И мне его жаль, но за все это он должен благодарить свою жену.
Д а р а. Ну, как ты думаешь, неужели отец действительно?..
Ч е д а. Не думаю, но весьма возможно. Он скомпрометирован, и это может повлечь за собой неприятные последствия.
Д а р а. Это было бы ужасно!
Ч е д а. А я, если говорить откровенно, думаю наоборот – это будет хорошо, потому что чем дальше, тем больше глупостей она натворила бы. Ей-богу, неужели ты не видишь всего, что натворила эта женщина; неужели ты не видишь, что она сделала смешным такого порядочного человека, как отец, и он уже не может заниматься политической и общественной деятельностью! Неужели ты не видишь всего этого?
Д а р а. Вижу.
Ч е д а. Ну!..
Д а р а. По-моему, уверяю тебя, было бы гораздо приятнее, если бы отец не был министром.
Ч е д а. Э, беда не в том, что отец стал министром, а в том, что мать стала министершей. Поэтому слушайся меня и держись только за меня. В конце концов ты увидишь, как хорошо, что я так поступил, и сама скажешь мне спасибо. Только ты всегда должна быть со мной, это придаст мне смелости.

V

Ж и в к а,  Ч е д а,  Д а р а.

Ж и в к а (входит с улицы, в бешенстве). Дара, у меня к тебе серьезный разговор. Прошу посторонних выйти из комнаты.
Ч е д а. Пожалуйста! (Уходит налево.)

Д а р а  уходит за ним.

Живка смотри на нее в крайнем изумлении, затем в гневе бросает зонтик и шляпу.

VI

Ж и в к а,  П е р а.

П е р а (приносит большую кипу газет). Добрый день, госпожа министерша. Вот, я купил еще шестьдесят номеров – всего триста шестьдесят.
Ж и в к а. Спасибо, вы купили больше всех, но, говорят, все-таки их еще много продают. А как, вы не заметил, читает их народ?
П е р а. Да… как вам сказать, сударыня… читают. Как раз сейчас проходил я мимо гостиницы «Париж»: собрались вокруг столба и одни читает вслух.
Ж и в к а. Разумеется, если в этой стране нет законов. Я была у градоначальника, просила запретить газету, а он говорит, – по закону о печати не может. Как же так, я вас спрашиваю, разве существует закон, по которому у полиции нет власти?!
П е р а. Это, вероятно, потому, что там говорится не прямо о вас, а как будто все происходит в Китае.
Ж и в к а. Чтоб он провалился!
П е р а. Потому, может быть, полиция и не находит, что ваша честь задета.
Ж и в к а. Как это не задета? Ведь он говорит, что я отвратительная баба, разве это не оскорбление чести?
П е р а. Конечно, с одной стороны, да.
Ж и в к а. А с какой же стороны нет?
П е р а. Я думаю, к вам это не относится, потому что все происходит в Китае.
Ж и в к а (хватает один номер газеты). А вот, прочтите здесь, в конце, вот это…
П е р а (вслух). «Наконец ничуть не удивительно, что такие вещи происходят в Китае, гораздо более удивительно, что то же самое происходит у нас, причем в высших кругах нашего общества, в доме одного нашего мандарина». (Прерывает чтение.) А вот это – да, это не годится!
Ж и в к а. Не годится, кончено не годится!
П е р а. Как бы хоть узнать, кто то написал?
Ж и в к а. Ну, вы так только говорите…
П е р а. Я расспрашивал, сударыня, поверьте, расспрашивал повсюду, но нельзя, никак нельзя узнать.

VII

В а с а,  т е  ж е.

В а с а (вносит кипу газет и кладет на стул). Вот, еще купил, больше нет. Весь сегодняшний тираж расхватали.
Ж и в к а. Конечно расхватали, раз вы плохо старались.
В а с а. Эх, плохо старались! Ведь с теми, что я принес, я купил сто семьдесят штук.
П е р а. А я триста шестьдесят.
В а с а. Вот!
Ж и в к а. А если б ты бы энергичным, то разузнал бы, кто это написал.
В а с а. Ей-богу, Живка, я расспрашивал, везде расспрашивал, невозможно узнать!..
П е р а. И я расспрашивал, но узнать не смог.
В а с а. Мне пришло в голову, не может ли как-нибудь узнать этот наш новый родственник – по женской линии.
Ж и в к а. А как ты думаешь?
В а с а. Если редактор женат, то он, конечно, сказал своей жене, кто это написал, и тогда надо расспросить, кто у нее самая большая приятельница, потому что она, конечно, сказала той; а потом мы разузнаем, кто приятельница у этой приятельницы…
Ж и в к а. Ух!
П е р а. Таким образом, сударыня, скорее всего мы сможем узнать…
Ж и в к а. Ну, идите, господин Пера, найдите эту женскую линию и узнайте. Но только скорее, как можно скорее. Я сгораю от нетерпения, я просто задохнусь от нетерпения, пока не узнаю. Идите, идите, торопитесь, господин Пера!..
П е р а. Слушаюсь! (Уходит.)

VIII

Ж и в к а,  В а с а.

Ж и в к а. Скажи мне, Васа, знаешь ли ты хоть сколько-нибудь законы?
В а с а. Да как тебе сказать, Живка, ни я законов не знаю, ни законы меня.
Ж и в к а. Ну как же так, ведь ты столько лет был полицейским чиновником?
В а с а. Был, не сажу, что не был, но, по правде говоря, пока я был полицейским чиновником, у меня никогда не было необходимости знакомиться с законами. Ну, а если тебе надо что-нибудь посоветовать, я и так могу сказать, что правильно, а что нет.
Ж и в к а. Я тебя не спрашиваю, что правильно, а что нет. Ты мне только кажи, что за законы в этой стране, если полиция не может запретить газету, оскорбившую министершу?
В а с а. А ты была у градоначальника?
Ж и в к а. Только что оттуда!
В а с а. И что он говорит?